Цветы на асфальте
Шрифт:
— Менты проклятые, — шепотом выругался Крест и, не боясь скрипа досок, метнулся в кухню, быстро достал с печи рюкзак. Прислушиваясь к тихим голосам за окном, он вытащил из-под тулупа потрепанный пиджак. Крест понимал, что судьба отпускает ему всего лишь считанные секунды, а может, минуту-другую. Руки торопливо нащупали упрятанный под тулупом пистолет.
Ему захотелось снова подкрасться к окну, подслушать неясный говор, убедиться, что это — сотрудники милиции, но голоса стихли, и он приподнял крышку пола. Напахнуло знакомой затхлостью. И, уже прикрыв над головой некрашенный дощатый сбитень-крышку, вспомнил: не взял в печурке спичек. Не привыкал
Добрался Леха до низкой дверки — выхода из подвала, через которую осенью, видно, носят сюда картошку. Прислушался. Тихо. Комариный писк за много метров услышал бы.
Не скрипнула в промазанных шарнирах дверка. Ужом скользнул наружу, на чистый воздух, а голоса уже в ограде. Нет сомнений, его ищут. Пополз вдоль изгороди по черноземью, клонилась над ним перезревшая до желтизны крапива, подсолнечные будылья без шляп торчали, уже подернутые черным тленом ранних заморозков. Копанина кончилась, начался затравеневший лужок. Видно, держал когда-то Савелий коровенку и ставил на первозимок прямо в огороде стожок.
У конца старенькой изгороди Леха слегка завалился набок, достал пистолет, давнул вниз защелку предохранителя, вспомнил, что после схватки с рысью так и не заменил обойму. Сколько в старой осталось, четыре, пять патронов? Но и менять некогда, того и смотри «грибники» со двора на огород перейдут. Почувствовал себя уверенней. Пуля, она, брат, любого на почтительном расстоянии удержит.
Прицелился взглядом к городьбе: перемахнуть бы разом, а так меж вершинника не пролезешь, густо заложен. Метнулся над городьбой и не сразу понял, что случилось. Показалось, вжикнула рядом пуля, расщепила перепревшую жердь. Сухо, негромко вроде и треснула под рукой, а враз над дощатым забором, отделявшим двор от огорода, выросла голова. Резанул тишину пронзительный свист. «Вот они, грибнички, мать вашу...»
Не скрывался теперь, вымахнул на елань и прямиком к опушке, петлять некогда, да и не будут они стрелять, живой он им нужен.
Ветер за спиной, рюкзак в такт прыжкам в спину подталкивает. Не утерпел, оглянулся. Тот, со двора, уже отмахал огород, споро бежит, не уйти от него на чистом месте.
И лес вроде рядом, и далеко еще. Солнце над ним плавится, не взглянешь. На ходу зверел, исходил хрипом: «Не дамся, гады».
Из-за дальнего угла дома выметнулись сразу двое: парень в сереньком пиджаке и тот, что в окна заглядывал, подсада в зеленой штормовке. Бег у них легкий, будто на тренировке, и пистолеты уже в руках — к чему скрывать. Но эти, пожалуй, не так опасны, метров на сто, а то и больше, отстали от «огородника». Есть время, уйдет Крест, не впервой ему тропить нехоженые места. Это здесь он как на ладони. А там, в лесу...
Снова свист, вернее, трель раздалась, настигла Леху. Почти не целясь, выбросил назад руку. Дважды хлестко раздались выстрелы, раскатами пошло гулять эхо по ближнему бору. Удачный выбрал момент: только тот, с огорода, изгородь, как барьер на стадионе, перепрыгнуть хотел, а тут — вжик, вжик. «Присел, служивый, умирать неохота», — позлорадствовал Крест и еще две пули послал навстречу тем, из-за угла, — умерьте прыть. Успел заметить, как парень в сером пиджаке на миг приостановился, а потом побежал зигзагами, будто прыгал в болоте с кочки на кочку. Отыграл Леха несколько секунд. А они у него сейчас все до одной на учете, и секунды, и метры.
Давнул он рубчатую кнопку на рукоятке пистолета, скользнула в ладонь обойма. Точно, пустая! Бросил ее на землю — к чему теперь. Еще наддал ходу, а сам уже ладил в рукоять новую обойму. Восемь патронов отливало в ней яркой латунью, восемь смертей. А лес уже совсем рядом, темнеет за кустами спасительной стеной, нырнет только, растворится, как муравей в хвое.
Огромный солнечный зайчик метнулся по земле впереди Лехи. Оглянулся невольно: обгоняя парня в пиджаке, на большой скорости вынырнул из-за дома старенький зеленый «газик». На его подножке, пригнувшись, стоял с каким-то сверкающим предметом на груди человек. И вдруг на всю елань раздался неестественно громкий голос, словно шел он откуда-то сверху, из ослепительно голубого поднебесья.
— Крест, бросай оружие! Местность оцеплена, сопротивление бессмысленно.
Не сразу, но дошло до Лехи: в мегафон кричат, на нервы давят.
— Повторяю, бросай оружие. Даю предупредительный выстрел.
Сухо треснуло сзади. Высоко над головой, под кроны деревьев ушла пуля. Легкий посвист достиг ушей, добавил сил Кресту. Почудилось ему, что бежит он по склону вздрагивающей от толчков сопки, а следом с шумом катится раскаленная лава. Остановись и — полыхнешь живым факелом. На миг почудилось, на мгновенье. Не человек, а зверь рвался уже к лесу. И встань кто-то сейчас на его пути, сомнет не задумываясь, выпустит в него всю обойму.
И снова громовой голос раздался, теперь уже совсем рядом, за спиной. Пятнадцать, двадцать метров, — вот они кусты, опояска лесная, необитое иньями зелено-багряное укрытие. Обернулся Леха, захрипел сожженным от бега раззявленным ртом, силился что-то крикнуть. Ближе и ближе слепящий отблеск фар и стекол. Выкинул вперед руку, целясь в настигавшую его машину. Послышался звон разбитого стекла, и «газик» вдруг резко свернул влево и стал медленно заваливаться набок. Потеряв опору, стремительно крутились колеса.
Прыгнул Крест к кустам, поймал лицом хлесткую прохладу веток. И тотчас что-то тяжелое толкнуло его в спину, словно воткнули в нее раскаленный добела металлический стержень. Резкий удар остановил его. Он удивленно повернулся и увидел, как с трех сторон осторожно приближаются к нему вооруженные люди в штатской одежде. Огнем полыхала спина, жар быстро растекался по всему телу, будто открыл кто-то в груди краник с кипящей водой и позабыл закрыть. Крест понял, что это такое. «А как же деньги? — пронзительно вдруг озарило его. — Не отдам, мои...» Он судорожно уцепился за кожаную лямку, рывком сдернул рюкзак с плеча, прижал его к груди. Это движение досталось ему нелегко — боль докатилась до сердца. Леха не слышал, что кричали подходящие к нему люди, звуки уже не достигали его слуха.
— Ненавижу, всех ненавижу, — беззвучно шептали его обескровленные губы. С трудом он поднял руку, и последние пули полетели навстречу зыбким фигурам. А потом разом вздыбился лес.
Последнее, что он еще отчетливо видел, — это бездонное небо, подернутое снежной дымкой расплавленных облаков. Потом из этой синевы выросло до огромных размеров запаленно-усталое лицо человека, одетого в серый поношенный пиджак. Не было в его глазах ни ненависти, ни презрения, одна усталость, какая бывает у людей, измученных долгой и изнурительной гонкой.