Цветы на могиле
Шрифт:
Я шагнул вперед, и моя тень упала на песочницу. Вики поднялась. Утренний ветерок играл её волосами. Сообщив Пенни, что мы скоро вернемся, я отвел Вики в сторону.
– Спасибо, - сказал я.
– Благодаря вам её утро превратилось в настоящий праздник.
– Мое тоже. Пенни просто замечательная. Надеюсь, я все сделала правильно. Мы говорили о её матери. Думаю, мне удалось внушить ей, что мамы несколько дней не будет дома. Когда она начнет скучать чуть меньше, можно будет мало-помалу открыть ей правду.
– Я обязан вам даже больше, чем думал поначалу,
– Пустяки. Я люблю детей. Ведь я учительница.
– Я этого не знал.
– Разумеется, коль скоро Морин никогда не упоминала обо мне.
– Я уезжаю вместе с сыщиками, - сообщил я ей.
– Но прежде освобожу вас от забот о Пенни. У нас есть приходящая нянька.
– А стоит ли? Я совершенно свободна. Впрочем, извините, забыла. Я ведь чужой человек. Возможно, вы не хотите, чтобы я осталась с Пенни.
Я принял решение без малейших колебаний. Посмотрев на дочь, я строго сказал:
– Пенни, слушайся мисс Клейтон.
– Хорошо, папочка.
Рэнди Прайс обретался в Тенистой Дубраве, недалеко от Мид-Парк. Но здесь была самая что ни на есть настоящая деревня. История Тенистой Дубравы началась во время строительного бума между двумя войнами и тогда же закончилась: местный подрядчик обанкротился, успев лишь вымостить улицы и возвести несколько дешевых лачуг. Потом город начал стремительно расти, но в другом направлении, а в Тенистой Дубраве асфальт пошел трещинами и долговязые заплесневелые фонарные столбы с разбитыми плафонами торчали, будто скелеты сказочных часовых, которым ровным счетом нечего охранять.
Мы миновали два-три деревянных домика, которые, похоже, никто никогда не ремонтировал и не подкрашивал. Во дворах стояли ржавые колымаги, а на задах одного из домов паслась корова.
Обитель Прайса выгодно отличалась от других местных хибар. Впрочем, не так уж и разительно. Позади его дома не было любопытных коров, а возле боковой стены стоял более-менее приличный автомобиль, вот и вся разница.
День был знойным, а неумолчное жужжание всевозможных насекомых делало его ещё и каким-то вялым. Мы с Рейнолдсом лениво поднялись на парадное крыльцо, и лейтенант постучался в дверь.
Довольно долго нам никто не открывал, и лишь когда Рейнолдс постучался снова, из недр дома донесся тягучий сонный голос, которому наверняка предшествовал зевок:
– Иду, иду, подождите, я сейчас.
Наконец Прайс добрел до двери и воззрился на нас сквозь забранную сеткой раму. Он был молод, смугл и очень хорош собой. Кабы не бородка и аккуратно подстриженные усики, я сказал бы, что передо мной отрок.
– Привет, - молвил он и улыбнулся, сверкнув крупными ровными белыми зубами.
– Извините, но сегодня мне не до покупок.
Рейнолдс покосился на меня.
– Стивен Гриффин, - представился я.
– А вы, надо полагать, Рэнди Прайс?
Он просиял.
– Ну и ну! Вы - супруг Морин? Черт возьми! Что же вы не предупредили о приезде? Я бы хоть прибрался малость!
Он распахнул сетчатую дверь, и мы вошли в дом. Убранство тесной гостиной исчерпывалось парой кресел, письменным столом, тахтой и соломенной
Покончив с наведением порядка, Прайс вытер ладони о штаны и протянул мне руку.
– Очень рад видеть вас, Стив. Морин обещала познакомить нас, когда вы вернетесь из командировки. Жаль, что она не смогла приехать с вами. Что, так много дел?
Я изучал его физиономию и слушал этот полудетский монолог, пытаясь понять, что за существо стоит передо мной.
– Садитесь, ребята, будьте как дома. Может, пивка? У меня найдется.
Он пулей вылетел из комнаты и принялся греметь чем-то на кухне. Я взглянул на Рейнолдса.
– Прикиньтесь дурачком, - посоветовал лейтенант.
– Он ещё не знает, что случилось с миссис Гриффин.
Рэнди вернулся с тремя запотевшими банками и открывалкой. Поставив их на стол рядом с маленькой пишущей машинкой, он откупорил банки и протянул одну мне, другую - лейтенанту. Мы с Рейнолдсом уселись и принялись потягивать пиво. Рэнди примостился на краешке стола и с улыбкой разглядывал нас.
– Вы такой же любитель театра, как Морин, Стив?
– спросил он меня.
– Боюсь, я мало смыслю в искусстве лицедейства.
– Ну, тогда вы лишаете себя едва ли не самого большого удовольствия в жизни, - рассудил он.
– Конечно, до настоящего театра мне ещё далеко, но я помаленьку набираюсь житейского опыта, изучаю людей. Ведь это - основа великой драматургии. Читаю, занимаюсь. И пишу.
– В глубине его глаз словно зажглись блуждающие огни. Рэнди принялся рассуждать о театре, вышагивая по комнате, насколько это было возможно.
Мне не составило труда догадаться, как этому мальчику удалось мгновенно поладить с Морин. Он был полон жизни и задора, он лелеял ту же мечту, что и она когда-то, пусть и совсем недолго. Юноша с классическими, точеными чертами. И Морин с её безотчетной щедростью и прекрасными порывами души. Разумеется, она бросилась помогать ему как только поняла, чего он хочет.
Рэнди немного успокоился и опять взгромоздился на край стола, после чего надолго припал к своей банке.
– Я никогда не смогу достойно отблагодарить вашу супругу, Стив. У неё врожденное чувство театра, она способна безошибочно определить, что уместно на подмостках, а что - нет. Я строчу одну пьесу за другой - вон, уже целый сундук набрался. Как только напишу две-три штуки, которые мне понравятся, сразу же подамся в Нью-Йорк. Я обречен на славу.
– Он произнес это так просто и искренне, что я почти поверил ему.
– У меня есть эта лишняя толика знания жизни и людей. И когда-нибудь весь мир поймет то, что сейчас понимают только Морин и ещё несколько человек...