Цветы на нашем пепле
Шрифт:
Надо заметить, что некоторые жены воевали и на стороне своих мужей. Но такие случаи были все же исключительными. И победили в конце концов самки. Это была страшная, кровавая победа. Самцов к концу войны почти не осталось: они уничтожались без суда и следствия. Права же тех самцов, которым все же сохранили жизнь, были так ущемлены вновь установленным законом, что возможность вернуться к прежнему была полностью устранена.
С тех пор порядок в Городе маака остается практически неизменным. И по сей день повторяются демографические взрывы и спады. Ведь перед своим «Ночным бунтом» жены-заговорщицы постарались забеременеть – правдами и неправдами. Нельзя же было допустить, чтобы род маака попросту прервался… А затем, в ходе войны, такого, чтобы самка забеременела, наоборот, почти не случалось…
Ливьен была заворожена рассказом Сейны. «Великая война полов»… Кто бы мог подумать?! И ведь главное, нигде в официальной истории, изучаемой в инкубаторе, нет даже упоминания о ней! Лишь немногие Посвященные и думатели владеют этой информацией…
Ливьен поинтересовалась у Лабастьера, считает ли он нынешний порядок справедливым. Тот ответил, что абсолютной справедливости не существует в принципе, но сейчас общество маака более справедливо, чем прежде. «Но почему бы не уравнять в правах самок и самцов?» «Равенство полов невозможно, так распорядилась природа».
«Как бы ни был мудр думатель, он все же не способен по-настоящему адекватно воспринимать окружающее, – подумалось Ливьен. – Ведь вся информация о мире поступает к нему уже преломленной сознанием матери…» Она же, чувствуя себя абсолютно равной Рамбаю, в чем-то превосходящей, но в чем-то даже и уступающей ему, решила для себя, что нынешний порядок в Городе не менее противоестественен, чем прежний.
Но более всего Ливьен увлекли конкретные исторические сюжеты времен «Великой войны». Например, история торговца Лирбьеры, его жен-советниц Биени и Вейты и их думателей. (Ливьен, кстати, не сразу смогла понять значение слова «торговец», ведь сейчас такой профессии в Городе не существует.)
Каждый состоятельный самец в те времена старался обзавестись женой, способной родить ему думателя. Это было залогом преуспевания. Такие жены стоили особенно дорого. Торговец Лирбьера имел всего двух жен, зато каждая из них, кроме обычных детей, продолжателей рода, подарила ему по думателю. И каждую из них он любил всем сердцем.
Последнее обстоятельство, правда, ему приходилось тщательнейшим образом скрывать от окружающих, ибо относиться к самке подобным образом считалось тогда в обществе постыдным, простительным только совсем юным самцам. Узнай о его чувствах к женам его деловые партнеры, они прервали бы с ним всякие контакты.
Жены отвечали Лирбьере взаимностью. Но обе они были членами тогда еще тайной гильдии Посвященных, активистками комитета.
Итак, торговец Лирбьера любил своих жен. И возможно от того, что чувство это было запретным, любовь его была абсолютно безрассудна. Ни Биени, ни Вейта и представить себе не могли, сколь хорошо их муж осведомлен о делах и планах заговорщиц. Лирбьера любил своих жен и считал недовольство самок своим социальным положением – справедливым. Он знал, что очень скоро Посвященные выйдут из подполья и начнут открытую войну. Он хотел сражаться на стороне своих возлюбленных жен. Но будучи самцом, он не мог рассчитывать стать их настоящим другом, другом по борьбе.
Раздумья его были мучительными и долгими. И он решился.
Объявив женам, что отправляется по делам в отдаленную провинцию (тогда еще Город не был единым конгломератом), Лирбьера на самом деле, уплатив не самому честному и не самому чистоплотному, но искусному врачу астрономическую сумму, сделал себе необычайную хирургическую операцию… Он сменил пол. Он стал самкой!
Никто до поры не должен был знать об этом, внешне Лирбьера почти не изменился, одежда без труда скрывала изменения. Только жены должны были знать правду и стать еще ближе… Любовь – всегда безумие, а уж тем более в те страшные времена.
Но судьба не вознаградила мужества. Лирбьера не знал точного срока, на который самками было намечено начало террора. Точнее, когда он покидал дом, срок установлен еще и не был.
Бунт самок произошел в одну из ночей его выздоровления после операции. Хирург, у которого он лежал дома (ведь операция была тайной), был заколот своей женой-советницей. Самого Лирбьеру спасла только демонстрация взбесившейся самке неоспоримых доказательств своей новой половой принадлежности.
Лирбьера уже мог летать, и он поспешил домой. В Городе царил хаос. Всюду на мостовых и в тоннелях валялись трупы, почти исключительно – самцов. Всюду слышались крики и плач, пальба и ругань. Лирбьера торопился. Да, наступили нелегкие и смутные времена. И теперь поступок его выглядел, пожалуй, не столь уж безрассудным. Он, Биени и Вейта будут по одну сторону баррикад!..
Лирбьера не знал, что подпольный комитет обязал их убить его. Напрасно они пытались доказать, что он не похож на других самцов, что он будет помогать самкам установить торжество справедливости… Комитет был непреклонен.
Вернувшись домой с заседания комитета и обсудив положение, Биени и Вейта отправили в мужнино загородное поместье своих нормальных детей, затем закололи своих думателей, а затем – повесились, обрезав предварительно друг другу крылья.
Эти четыре трупа и обнаружила по возвращении домой новоявленная самка Лирбьера. И именно под руководством этой бабочки прошла вся последовавшая за бунтом Великая война полов, самая кровавая война в истории маака…
Ожесточившись, Лирбьера стал инициатором всех самых диких, самых массовых расправ над самцами. Когда победа самок стала бесспорной, многие самцы, пытаясь спасти свои жизни, сделали себе ту же операцию, что и Лирбьера. И тогда он (или все-таки «она»?) собственноручно издал указ о «недействительности» таких «искусственных самок». Отныне всякая самка, уличенная в «искусственности», каралась смертью через отрубание головы.
Подписав этот указ, Лирбьера подтвердил его силу тем, что добровольно первым взошел на эшафот.
Теперь Ливьен знала, что и гильдия Посвященных, и Координационный Совет, и вообще – вся современная административная структура Города зародились именно в те жестокие годы. Почти все в этих структурах призвано прежде всего подавлять малейший намек на реакцию и сохранять секретность любой информации, опасной для установленного тогда порядка.
Неразвенчанных иллюзий у нее, пожалуй, не осталось ВОВСЕ. Однако она не могла не признать, что при всем при том, живя в Городе, она не ощущала на себе ничьего давления, не замечала несправедливости, лживости или чего-либо подобного. И она была вполне счастлива там.