Цветы осени
Шрифт:
Пьер развлекал невесту брата — хорошенькую блондинку, в которую, по слухам, был влюблен. Я почти сразу ушла — и дело было не в ревности, просто я ощутила глубокую горечь, поняв, что мне нет места среди этих элегантных и благополучных людей.
Но вчера Пьер пригласил на чай меня одну — «в честь твоего дня рождения», так он сказал. Мама без колебаний дала разрешение: Пьер «забыл» уточнить, что его семья все еще не вернулась из Парижа…
Воображение меня не подвело, и я совершенно оробела: дом выглядел безупречным и гостеприимным — только
Он был сама любезность, вел себя так, словно мы и не переставали общаться как добрые друзья. Я ожила, надеясь, что он забыл мучительную сцену, что произошла между нами в Париже. Я ведь и впрямь стала совсем другой женщиной, после того как нашла свой путь в жизни. Конечно, если бы я не провалилась с таким треском на конкурсе — проклятые руки! — то стала бы пианисткой и купалась в лучах славы, но теперь главное — правильно распорядиться дипломом учительницы. Я вовсе не собираюсь всю жизнь возиться с сопливыми детишками. Терпетъ не могу малышню.
Он накрыл стол в зимнем саду: чай, миндальное печенье. И естественно, подарок — маленький розовый пакетик, перевязанный зеленой лентой. Сухо поцеловал меня в щеку, давая понять: останемся друзьями, не более того. Я чувствовала облегчение — и была раздосадована. Он спросил, какие у меня новости. Кое-что рассказал о себе и начал разливать чай, ничего не сказав о пакетике, на который я изо всех сил старалась не смотреть. Ничто из того, чего я опасалась, принимая приглашение Пьера, судя по всему, не должно было произойти, и… я была разочарована. Выдала ли я себя? Провоцировала ли его своим поведением, сама того не желая? Или Пьер намеренно вел себя так холодно, рассчитав, что я сдамся на милость победителя при первых же признаках потепления в наших отношениях? Я пила обжигающий чай (кстати сказать, терпеть его не могу!) и так сильно нервничала, что в горле стоял комок. А потом волнение разрядилось и я не нашла в себе силы сопротивляться, когда Пьер за руку повел меня в свою комнату.
Пойдем, сказал он. Коротко, но ясно. Это напоминало просьбу, но было приказом. Мне показалось, что между нами возникло электрическое напряжение, нечто среднее между болью и желанием, и я не смогла оттолкнуть его руку. Он никогда не говорил, что любит меня, — будем честны! — но я доверчиво позволила ему расстегнуть пуговицы на моей кофточке. Три маленькие перламутровые пуговички, не бог весть что. Но когда он коснулся пальцем ложбинки между грудями, глядя прямо мне в глаза, когда его ладонь легла на мою шею, я почувствовала, что умираю от стыда и желания. Не отрицаю — я поощряла Пьера, но инициатива все-таки принадлежала ему.
«Как далеко ты готова зайти? — внезапно спросил он и оттолкнул меня так же решительно, как минутой раньше притягивал к себе. — Ты со всеми парнями так себя ведешь?»
Я задохнулась от потрясения, он жутко покраснел и смотрел не на меня, а на дверь за моей спиной. Я обернулась и… оказалась лицом к лицу с его матерью, которая неожиданно вернулась из Парижа!
Я даже не успела умереть от унижения — меня слишком изумила и разозлила та сценка, которую Пьер разыграл для мадам. Какой же он трус, этот парень! Я молча вышла, попытавшись спасти остатки достоинства, и отправилась переживать обиду к воде. Я не могла сразу вернуться домой — мама не ждала меня так скоро.
Ох уж это мне мужское малодушие! Если все они таковы, будущее обещает быть веселым!
Мне удалось не расплакаться. Уже неплохо! Думаю, я никогда не выйду замуж.
Выглядит он, скажем прямо, не лучшим образом. Совсем не такой уж высокий — сгорбился или я выросла? — лысина в полголовы, испорченные зубы и нечистое дыхание. Терпеть не могу людей, не понимающих, что всякий раз, когда они открывают рот, от них воняет. Моя мать была такой — в тех редких случаях, когда она решала меня поцеловать, от нее всегда пахло луком. Благодарение Богу, проявление чувств было у Кальверов не в чести!
Дом теперь совсем меня не впечатляет, здесь пахнет одновременно сыростью и застарелой пылью.
— Выпьешь чаю? Я накрыл стол в зимнем саду.
Забавно, как все повторяется! И я по-прежнему не люблю чай.
От зимнего сада остались проржавевший остов да грязные ставни. Ни одного растения — ни цветка, ни былинки. Струи дождя бьют по растрескавшемуся стеклу.
— Садись, пожалуйста.
Он разливает чай, и она понимает, что он не привык к столь обыденным для других людей движениям. Пьера всегда обслуживали женщины — его мать, горничные, жена. Он недавно овдовел — во всяком случае, так она поняла, ибо Пьер не склонен говорить о себе и крайне осторожен. Знакомых в Бель-Иле у него не осталось. Но Жюльетта бросила глажку и стирку не для того, чтобы беседовать о домашних проблемах. Сегодня она прогуливает и была бы не прочь посплетничать.
— Дождь слишком сильный, так что по саду прогуляться не выйдет, — говорит Пьер.
Боже, сначала хозяйство, теперь погода! Все равно что общаться с Луи.
— Погода неважная, — подает реплику Жюльетта. — Особенно для цветов.
Пьер не торопится поддержать беседу. Он постукивает пальцами по столу. Руки у него в коричневых пятнышках. На безымянном пальце — обручальное кольцо, плоское и широкое, из очень желтого золота.
— Еще чаю?
— Нет, я не слишком люблю чай.
— Ох, прости! Мне ужасно жаль. Может, сварить тебе кофе?
Так-то вот! Все просто, как таблица умножения. Помнится, в прошлый раз я выпила полчайника и не вякнула. Не осмелилась выразить свои предпочтения — слишком была молода и глупа.
Опьяненная успехом, Жюльетта делает следующий шаг:
— А кстати, что ты тогда собирался мне подарить?
Он смотрит на нее, как на безумную.
— Подарить? Ты о чем? Какой подарок? Она чувствует досаду: он забыл, а ее душа все еще хранит воспоминания.
— Розовый пакетик с зеленым бантом. Я пришла к вам в гости в свой день рождения.
Ага, вздрогнул, заволновался! Вспомнил все-таки!
— Извини, сейчас вернусь.
Простата, решает Жюльетта. Луи тоже частенько отлучается вот так же внезапно. Я никогда не узнаю, что было в пакете. Ну и бог с ним! Сна я, во всяком случае, из-за этого не лишусь. О черт, петля на чулке поехала. Очередная дрянь, которую Бабетта заставила меня выписать по каталогу. Пока не потрогаешь вещь собственными руками, качества не определишь. Жюльетта прячет «опозоренную» ногу под столом. Дождь усиливается, яростно лупит по стеклу. В комнате становится темно, а Пьер все не возвращается. Ей скучно в одиночестве и чуточку холодно: этот дом не стал ни приветливей, ни уютней, чем в те далекие годы.