Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
На мотив «Сколько гордыни»:
Зеленый попугай На жердочке висит вниз головою. А груши, как в снегах, Оделись дымно-белой пеленою. Как на Лофу-горе [13], Мне навевает ветер сны хмельные. Приди, краса, скорей, Часы ж пускай утихнут водяные.На мотив «Живительная влага»:
Бессонница клена, морозом обритого. Корявые сучья — драконы нефритовые. Драконью красу чуя, снежинками фениксы Запляшут влюбленно летучие пленницы. Багряные тучи с жемчужной тьмой В преддверье пахучем сливались зимой. [14]На мотив «Срываю ветку корицы»:
Среди парчи узорчатой тычинками пыльцы На бережку пригорчатом певицы и певцы, То солнцем вешним греются, то чаркою хмельной. Им мысли тешут ребусы рифмованной волной То в деву-вазу стрелами прицельными метнут, То ягодами спелыми, слепившись опадут. То парными аккордами мажорны игроки, То трелями покорными трепещутся колки.На мотив «Цветок нарцисса» [15]:
То мускус заполнял альков, То аромат «драконовой слюны». То многоцветье облаков, То палевые отблески луны. И шелест крыльев мотылек, порхающих под лампой в стены, То колыханье лепестков Под окнами дыханьем весны. Где фениксовый поясок? Рассветный сон младенчески глубок. И пудры выдохся елей, И на курильнице не счесть углей.На мотивы «Опустился дикий гусь» и «Победной песни» [16]:
Лишь цитру заденет – осенних гусей вереница, Свирели затеи – свист иволги ласково длится. Пером зимородка щекочут платочки, А пальчики кротки — бамбука листочки. Согреет прилежно седой апельсин И снегом вскипевшим заварит жасмин. Кончился пир – распрощался с гостями. Но продолжается в спальне игра – Хмель закипает шальными страстями, Жажду услад не унять до утра.На мотив «Куплю доброго вина»:
Зубов точеный жемчуг в улыбке заблистал. Ты сердце мне открыла, достойное похвал, – С луны Чанъэ вернулась в подлунные миры, Спустилась чудо-дева с Шамановой горы.На мотив «Великое спокойствие»:
Феникс-шпилька в волосах, Вьется юбки бирюза, Огнедышащим лицом Окружил дракон кольцом. Из-под пудры и белил Пот невольно проступил. Обаянье юных лет! На запястии браслет, Губы нежные дарят. Пряных лилий ароматНа мотив «Веслом плеснули по реке»:
Заостренной бровью ворона черней. Ты меня согрела ласкою своей. Страсти нет предела – нет часов и дней! Стань моею кровью — милою моей.На мотив «Семь братьев» [17]:
Вино ей кружит голову, багрит ее ланиты. И плоть с душой полною в едином чувстве слиты. Драконом или мотыльком в ее пучине млею. Как будто обнял я тайком заоблачную фею.На мотив «Настойка на сливовых лепестках»:
Слились, как облако с дождем, И нарушаем все запреты. Мы соглядатаев не ждем, И окна шторами одеты. Побудку прокричал петух, В клепсидре капель ток иссох, Блеск звездных россыпей потух, Рой светляков стал как песок. Заря светить уже готова, И на лазурном небосводе Светило показалось снова, Все ясным делая в природе.На мотив «Усмирили Южноречье» [18]:
Эх! Скрипят ворота в дымке предрассветной, Закаркал ворон на ветвях платана. Делила ты с любимым ложе тайно, Но гость непрошеный спугнул нечайно, И упорхнула птичкой незаметной.Когда подали четвертую перемену кушаний, а певцы спели два цикла романсов, внесли свечи. Симэнь сходил по нужде и стал откланиваться, но его удержал Ван Третий. Он пригласил гостя к себе в кабинет. Это было совершенно отдельное помещение, размером в три комнаты с небольшой верандой. Кругом пестрели цветы и красовались декоративные деревца. Сверкали начищенные до блеска принадлежности ученого. На крапленой золотом белой бумаге было выведено: «Поэтическая ладья Саньцюаня». На стенах висели древние живописные свитки «Сюаньюань вопрошает о дао-пути всего сущего» [19], «Фу Шэн хоронит канон» [20], «Бин Цзи расспрашивает вола» [21], и «Сун Цзин обозревает историю» [22].
– Кто такой Саньцюань? – спросил Симэнь.
– Так прозывается ваш сын, – после долгой заминки, наконец, проговорил Ван Третий.
Симэнь не проронил ни слова [23].
Принесли высокий кувшин вина. Они продолжали пировать и метать стрелы в вазу. Их услаждали певцы. Госпожа Линь с горничной и мамкой следила за переменой кушаний. Пир продолжался до второй ночной стражи. Захмелевший Симэнь, наградив тремя цянями певцов, стал откланиваться. Ван проводил гостя за ворота. где тот, в шапке с наушниками и собольей шубе, сел в паланкин и, сопровождаемый воинами, двое из которых несли фонари, отбыл восвояси.
Прибыв домой, Симэнь вспомнил дневной разговор с Цзиньлянь и направился прямо к ней в спальню.
Цзиньлянь еще не спала. С распущенными волосами-тучей, без головных украшений, полуодетая, но тщательно напудренная и нарумяненная, она сидела за туалетным столиком, согревая ноги у стоявшей рядом жаровни, и грызла семечки. На угольях кипел с лепестками страстоцвета чай. Из золотой курильницы-льва струился аромат благовоний.
При виде Симэня Цзиньлянь, подобрав подол пестрой юбки, торопливо засеменила лотосами-ножами ему навстречу и помогла раздеться.