Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
– Так, может, мне прикажете ее палками избить из-за какой-то безграмотной шлюхи, так, что ли?
Тут Юэнян так и побагровела от злости.
– Ну, потакай ей больше! Она, увидишь, со всеми родными, близкими и соседями переругается.
С этими словами Юэнян встала и направилась к Симэню.
– Кто это тебя? – спросил Симэнь.
– Сам знаешь кто! – отвечала Юэнян. – Вот каких воспитанных горничных ты в доме собрал!
И она рассказала ему, как Чуньмэй выгнала певицу Шэнь Вторую.
– Ну, а почему ж она ей спеть не захотела? – говорил, улыбаясь, Симэнь. – Не волнуйся! Пошлю ей завтра со слугой лян серебра и все будет в порядке.
– И коробку барышня Шэнь забыла взять, – заметила Юйсяо.
– Нет, чтобы горничную вызвать да внушение сделать, ты только знаешь зубоскалить, – говорила Юэнян, видя, как несерьезно он отнесся к ее словам. – Не нахожу ничего смешного!
При виде разгневанной хозяйки Мэн Юйлоу и Ли Цзяоэр удалились к себе. Симэнь продолжал выпивать как ни в чем не бывало.
Через некоторое время и Юэнян прошла в спальню и стала раздеваться.
– А это что за пакеты? – спросила она Юйсяо, заметив на сундуке четыре пакета с серебром.
– Это комендант Цзин двести лянов принес, – объяснил Симэнь. – Просил с цензором Суном насчет повышения поговорить.
– Зятюшка передал, – говорила Юйсяо. – Я на сундук положила, а вам, матушка, забыла сказать.
– Раз чужие, надо было в буфет убрать, – заключила Юэнян.
Юйсяо спрятала в буфет серебро, но не о том пойдет рассказ.
Тем временем Цзиньлянь продолжала сидеть в покоях Юэнян. Она поджидала хозяина, чтобы вместе пойти к себе в спальню. В этот благоприятный для зачатия день жэнь-цзы ей не терпелось принять снадобье монахини Сюэ и быть с Симэнем. Он, однако, не собирался выходить из-за стола. Цзиньлянь отдернула дверную занавеску.
– Ну, ты идешь? – спросила она. – Я пошла.
– Иди, дитя мое! – отвечал Симэнь. – Я выпью и сейчас приду.
Цзиньлянь удалилась к себе.
– А я не хочу, чтобы ты туда шел, – заявила Юэнян. – Мне еще с тобой поговорить нужно. Какие вы неразлучные! Куда иголка, туда и нитка. До чего ж она обнаглела, бесстыжая! И надо ж: врывается ко мне в покои и зовет. Ты ему жена, а мы, выходит, никто, да? Ну и у тебя тоже нет ни стыда ни совести. Не зря тебя судят да рядят. Все – твои жены, и ты обязан ко всем относиться одинаково. К чему одну выделять? Она тебя как на привязи держит. После поездки в столицу и тени твоей в дальних покоях не видно. Как же тут зла не будет? Нет, ты и похлебки попробуй, а не только лакомый кусочек. А то держит у себя, ни на шаг не отпускает. Я про себя не говорю. Я не такая, но другие этого не простят тебе. Может, и промолчат, а в душе гнев затаят. Вон сестрица Мэн в гостях крошки в рот не взяла. Не знаю, то ли она простудилась, то ли сердце от обиды зашлось. Во всяком случае, воротилась сама не своя. Ин Вторая ей чарку поднесла, а ее вырвало. И ты не заглянешь к ней, не навестишь?
– Ей в самом деле плохо? – переспросил Симэнь и, приказав слугам убрать со стола, направился в покои Юйлоу.
Ее платье было небрежно брошено на кан. Раздетая, без головных украшений, она лежала с опущенной вниз головой и тяжело дышала. Ее мутило. Ланьсян разжигала печь.
– Скажи, что с тобой, дитя мое? – спрашивал Симэнь. – Завтра же приглашу врача, пусть осмотрит.
Юйлоу не проронила ни слова, даже головы не подняла. Симэнь приподнял ее, и они сели рядом. Ей было тяжко. Она все время разглаживала грудь.
– Дорогая моя, что с тобой? Скажи! – расспрашивал Симэнь.
– Душит меня, – проговорила она. – А ты что спрашиваешь? Шел бы, тебя ведь ждут, наверно.
– Не знал я, что тебе плохо, – оправдывался он. – Мне только что Старшая сказала.
– Где тебе знать?! – продолжала Юйлоу. – Какая я тебе жена! Иди к своей любимой.
Симэнь обнял ее за шею и поцеловал.
– Ну, зачем ты так говоришь! Не насмехайся надо мной! – Симэнь крикнул Ланьсян. – Ступай завари матушке ароматного чаю да покрепче.
– Чай готов, – отвечала горничная и тотчас же подала чашку.
Симэнь поднес ее к губам Юйлоу.
– Поставь! Я сама, – сказала Юйлоу. – Не надо за мной ухаживать. Себя не утруждай. А над тобой никто не насмехается. Только уж очень редко ты сюда заглядываешь. Нынче солнце, должно быть, на западе взошло, не иначе. А Старшая напрасно обо мне напомнила. Только лишние терзания.
– Пойми, в эти дни у меня минуты свободной не выпало – так я был занят, – оправдывался Симэнь.
– Да, да, конечно! Но зазнобу свою ты, однако ж, не забыл. Вот как она тебя крепко держит! А мы неходовой товар. Нас лучше упрятать куда подальше. Может, лет за десять разок и вспомнишь.
Симэнь хотел поцеловать ее, но она воспротивилась.
– Отстань, от тебя вином несет. Человек целый день в рот ничего не брала, а ты пристаешь. Нет у меня никаких желаний …
– Если ты не ела, я велю накрыть стол. Вместе поедим. Я тоже еще не ел.
– Нет, мне не до еды. Ешь, если хочешь.
– Ты не хочешь, я один есть тоже не стану. Тогда давай ложиться спать. А утром я за лекарем Жэнем пошлю.
– Вот еще! Не надо мне ни лекаря Жэня, ни лекаря Ли. Лучше пусть тетушка Лю снадобья даст.
– Ложись, – уговаривал ее Симэнь. – А я тебя поглажу, тебе и полегчает. Я ведь, знаешь, массажировать мастер. Стоит мне только коснуться, и недуг как рукой снимет.
– Сказала бы я тебе, – не выдержала Юйлоу. – Знаю, какой ты мастер!
Тут Симэнь вдруг вспомнил:
– Знаешь, инспектор просвещения Лю прислал мне как-то десяток пилюль. Они были изготовлены в Гуандуне из бычьего безоара и залиты в очищенном воске. Их надо принимать с вином. Очень помогают. – Он обернулся к Ланьсян: – Ступай у матушки Старшей попроси. Они лежат в фарфоровом кувшине. И вина захвати.
– Вина не проси, у меня есть, – вмешалась Юйлоу.
Ланьсян тут же отправилась в покои Старшей хозяйки.
Когда подогрели вино, Симэнь снял воск, под котором засверкала золотая пилюля, и протянул ее Мэн Юйлоу.