Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
– И хозяйке ничего не сказали?
– Скучно ей стало, я и проводила, – отвечала Цзиньлянь. – Сколько можно гостить? Побыла и хватит. И дома некому за малышом приглядеть.
– А я копченого мяса и сладких дынь припасла. Хотела бабушку угостить. Вот, передайте ей, матушка.
Юйсяо протянула гостинцы Цюцзюй, и та убрала их в ящик.
– В прошлый раз, как вы ушли, матушка, – начала Юйсяо, – хозяйка чего только на вас батюшке ни наговаривала. Вы, говорит, весь свет смутили, с батюшкой два сапога и оба на левую ногу. Нет, говорит, у вас ни стыда ни совести. Батюшку у себя держите, не даете ему в дальние покои показаться. Потом она велела ему к матушке Третьей на ночь идти. Когда батюшка ушел, она стала на вас жаловаться тетушке У и монахиням. Распустила, говорит, свою Чуньмэй. Никаких порядков не признает, на Шэнь Вторую набросилась. Батюшка собирается лян серебра певице послать от стыда.
Цзиньлянь приняла к сведению все, что ей подробно доложила Юйсяо.
– Бабушку с утра домой отправили, – объявила хозяйке воротившаяся Юйсяо. – А матушка Пятая сейчас придет.
– Вот видишь? – глядя в сторону невестки У, заговорила Юэнян. – Стоило мне вчера ей слово сказать, как она уж гонор выказала. Извольте, матушку домой отослала, а мне ни слова. Вот и догадайся попробуй., что у нее на уме. Какой еще фортель выкинет?
Цзиньлянь между тем подкралась к гостиной и, встав за дверной занавеской, долго подслушивала, потом ворвалась в комнату и начала допрашивать Юэнян:
– Я, говоришь, мать домой отослала? Я мужа у себя держу, да?
– А кто же! – подтвердила хозяйка. – А в чем дело? Хозяин после поездки в столицу от тебя не выходит. Хоть бы тень его показалась в дальних покоях. Выходит, только ты ему жена, а остальные никто? Может, другие твоих проделок не ведают, но я-то знаю. Вот и случай с Ли Гуйцзе. Невестушка спрашивает меня, почему, мол, Гуйцзе день погостила и ушла. За что, дескать, на нее зятюшка серчает. Кто его знает, отвечаю. И тут ты со своим языком вылезаешь: «я-то, мол, знаю». Да и как тебе не знать?! Ты же его от себя ни на шаг не отпускаешь.
– Его никто не держит, – не уступала Цзиньлянь. – Он сам ко мне ходит. Может, еще скажете, я его на цепь посадила? Нет, я себе такого не позволю.
– Ты не позволишь! – продолжала Юэнян. – А как ты вела себя вчера? Он сидел у меня тихо и мирно, так ты ворвалась как настоящая смутьянка. Зачем к себе зазывала, а? Говори! Муж – опора наша и поддержка. Он ради нас старается. Чего он дурного сделал, я тебя спрашиваю. За что его на цепь сажать собираешься, а? Бессовестная! Нет у тебя уважения к человеку! Долго я терпела, долго молчала, но ты вынуждаешь говорить. Выпросила украдкой шубу, вырядилась и хоть бы зашла сказаться. И так во всем. У нас не вертеп какой-нибудь. Да и заправиле подчиняются. А тут прислуга на господском месте оказалась – кот с мышью спит. Виданное ли дело! Ты же сама ее распустила, вот она и распоясалась – на людей кидается. И ты ж ее укрываешь и выгораживаешь.
– При чем тут горничная? Это я тебе помешала, так и скажи. Только я тоже одна-одинешенька. А шубу, верно, выпросила. Но хозяин не ради меня одной кладовую открывал. И остальным шубы доставали. Так что же молчишь? Я горничную распустила, ну и что ж? Я мужу радость доставляю. Это, по-твоему, тоже распутство?
Цзиньлянь задела Юэнян за живое.
– Может, ты скажешь, я распутна? – воскликнула Юэнян, и лицо ее побагровело. – Меня, как полагается, девушкой выдали, а не бабой замужней. Я женщина порядочная, за мужчинами не увивалась. Распутна та, кто без стыда и совести с чужими мужьями кокетничает …
Тут выступила вперед невестка У.
– Золовушка, успокойся, уймись! – уговаривала она Юэнян.
– Одного мужа в гроб вогнала, за другого взялась? – не унималась хозяйка, желая высказать все, что накипело.
– Ну и ну! – вступилась Юйлоу. – Что с вами, матушка?! И нас в покое не оставили – решили одной розгой по всем пройтись? – Она обернулась к Цзиньлянь: – А ты уступи Старшей, зачем отговариваться. Хватит вам препираться!
– В драке кулаков не жалеют, в ссоре слов не выбирают, – заметила госпожа У. – Своей руганью вы родных в неловкое положение ставите. Если ты меня не послушаешься, золовушка, не обижайся. Я носилки велю подать и домой уйду.
Ли Цзяоэр тут же уговорила невестку остаться.
Устыженная Цзиньлянь упала посреди гостиной. Она билась головой об пол, била себя по щекам и громко рыдала. У нее выпали шпильки и сбилась прическа.
– Хоть бы умереть мне! – вопила она. – Кому нужна такая жизнь! Раз тебя по всем правилам выдавали, а я мужа захватила, в чем же дело! Вот вернется сам, пусть разводную дает, и я уйду. Бери его себе, только попомни, тебе мое место все равно не занять.
– Вот смутьянка! – кричала Юэнян. – Ты ей слово, а она целые потоки изрыгает. Так будешь на полу валяться, чтобы потом на меня свалить, да! Ждешь, пока хозяин появится? Надеешься его со мной поссорить? Вытворяй, что хочешь, не испугалась!
– Да уж где мне с тобой, порядочной и непорочной, сравняться!
– Да, порядочная и непорочная! – с еще большим гневом воскликнула Юэнян. – Я любовников не завожу.
– А кто заводит? – вопрошала Цзиньлянь. – Ну, хоть одного мне назови!
Предвидя возможный исход разгоревшейся брани, Юйлоу подошла к Цзиньлянь и попыталась ее поднять.
– Пойдем! – говорила она. – Нехорошо так! Нельзя так расходиться. Наставниц постыдилась бы. Вставай. Я тебя провожу.
Но Цзиньлянь не собиралась вставать с пола. Тогда Юйлоу помогла Юйсяо, и они проводили Цзиньлянь к себе.
Тем временем старшая невестка У уговаривала Юэнян:
– Разве тебе, золовушка, в твоем-то положении можно так раздражаться! И ведь из-за пустяка. Когда меж вами, сестры, царит мир и согласие, мне гостить у вас – одно удовольствие. Когда же ругань затеваете и к советам не прислушиваетесь, это никуда не годится.
Во время ссоры монахини отправили послушниц полакомиться сладостями, а сами, завернув коробки с подарками, поднялись из-за стола и попрощались с Юэнян.
– Не обессудьте, не взыщите, наставницы милосердные! – говорила им Юэнян.
– Что вы, бодхисаттва! – уверяла ее монахиня Сюэ. – Будьте покойны! Очага без дыма не бывает. В сердце всегда теплится невидимый огонек, а стоит пошевелить – и задымит. Друг дружке уступать надобно, тогда и жизнь пойдет на лад. Как предписано буддийским законом: охлади сердце, чтобы уподобилось оно ладье одинокой, что недвижно стоит на причале. Очисти престол души и откроется путь к просветлению. Если же ослабишь путы, отомкнешь замки, то пусть хоть тьмою снизойдут духи-хранители с ваджрами, им тебя не спасти. Человек должен обуздать страсти и пыл. Будда и патриархи именно с этого начали подвижничество. Мы пошли. Простите нас, бодхисаттва, за беспокойство и живите по-хорошему.