Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)
Шрифт:
Если вы хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Хоть жизни полнота недостижима,
Добросердечье нам необходимо,
Нам нужно умным следовать советам,
Людей корыстных не внимать наветам.
Невежда груб, с ним лучше и не знайся;
В душе людской темно – остерегайся.
Слова толковым женщинам
Не принимайте горечи за сладость.
Так вот. Однажды, было это четырнадцатого в шестой луне, Симэнь Цин направился к У Юэнян.
– Пока ты уходил, от соседа Хуа приглашение принесли, – сказала она. – Как вернется, говорю, так придет.
Симэнь заглянул в визитную карточку. Там было написано: «Приходи сегодня в полдень к У Иньэр, поговорим. Только прошу прежде зайти за мной. Обязательно».
Симэнь приоделся как полагается, велел оседлать лучшего коня и в сопровождении двоих слуг отправился первым делом к Хуа Цзысюю, но того не оказалось дома.
Стояло лето. Его жена, Ли Пинъэр, носила стянутый серебряными нитями пучок волос и золотые аметистовые серьги. На ней была застегнутая спереди коричневая шелковая кофта и белая, отделанная бахромой, легкая юбка, из-под которой выглядывали красные фениксы-туфельки с изящными острыми-преострыми носками.
Пинъэр стояла у самого порога, ведущего во внутренние покои, и обмахивалась продолговатым, из зеленого шелка, веером, когда ничего не подозревающий Симэнь открыл дверь и чуть было не натолкнулся на нее.
Ли Пинъэр уже давно была у него на примете, хотя он виделся с нею всего раз, в поместье, и даже разглядеть как следует не успел.
И вот Пинъэр стояла перед ним – блистающая белизной, невысокая и стройная, с похожим на тыквенное семечко овалом лица и тонкими изогнутыми бровями. Все души[1] Симэня, как говорится, улетели в поднебесье. Завороженный ее красотой, Симэнь тотчас же отвесил низкий поклон. Она ответила на его приветствие и торопливо удалилась в задние покои, приказав горничной Сючунь, недавно достигшей совершеннолетия, пригласить соседа в гостиную. Сама же она встала около двери, так что была видна лишь половина ее очаровательного личика.
– Присядьте, сударь, – сказала она. – Хозяин вышел и вот-вот вернется.
Горничная подала Симэню чашку чаю.
– Муж пригласил вас на угощение, – продолжала она, – и я прошу вас, будьте так добры, уговорите его пораньше прийти домой. Ведь он берет и слуг, и мне придется оставаться дома только с двумя горничными.
– Не извольте беспокоиться, сударыня, – заверил ее Симэнь. – Дом – наша главная забота. Непременно выполню ваш наказ. Вместе пойдем, вместе и вернемся.
Тем временем прибыл Хуа Цзысюй. Пинъэр ушла к себе.
– Мое почтение, брат, – увидев Симэня, раскланивался он. – Непредвиденное дело заставило меня отлучиться. Прости, что не смог встретить как положено.
Гость и хозяин заняли положенные места. Слуга подал чай.
– Ступай скажи госпоже, чтобы приготовили закуски. Мы с господином Симэнем осушим по чарочке и пойдем, – после чаю приказал слуге хозяин и, обратившись к гостю, продолжал: – Приглашаю вас к певице У Иньэр. У нее сегодня день рождения.
– Что же вы, любезный брат, меня заранее не уведомили? – заметил Симэнь и тотчас же велел Дайаню принести из дома пять цяней серебром.
– Ну к чему же такое беспокойство? Мне прямо-таки неудобно перед вами, – отозвался Цзысюй.
– Тогда задерживаться не стоит, – решил Симэнь, видя, как слуги накрывают стол. – Там и выпьем.
– Мы засиживаться не будем.
Тут
Дайань принес серебра, и они сели на коней. Симэнь Цина сопровождали Дайань и Пинъань, а Хуа Цзысюя – Тяньфу и Тяньси. Направились они прямо к мамаше У Четвертой, чей дом находился в Крайней аллее квартала кривых террас.
Там пестрели купы цветов, гремела музыка, пели и плясали. Пир в честь У Иньэр затянулся до первой стражи. По просьбе Пинъэр Симэнь проводил захмелевшего Хуа Цзысюя до дому. Слуги открыли ворота и довели хозяина до гостиной, где усадили в кресло.
Вышла Ли Пинъэр.
– О, сударь, – с поклоном обратилась она к Симэню, – не осудите, что причинила вам столько хлопот с моим бесталанным мужем. Из-за пристрастия мужа к вину вам пришлось провожать его до самого дома.
– Какой пустяк! – воскликнул Симэнь Цин, раскланиваясь. – Я ваш наказ в сердце своем носил. Как полководец с войском в поход снаряжается, с войском же и домой возвращается, так и мы с вашим супругом вместе вышли, вместе и пришли. Посмел бы я вас ослушаться! Я слово свое сдержал, и вам, сударыня, не о чем волноваться. Знали бы вы, как его там удерживали! Только я его все-таки уговорил. Едем мы мимо «Звезд радости», а там есть певица Чжэн Айсян, богиней милосердия[2] прозывается, – красавица писаная. Он хотел было к ней наведаться, но я и тут его сдержал. Пора, говорю, домой, в другой раз зайдешь. Дома, говорю, супруга беспокоится. Вот так и добрались. Зайди он только к Чжэн, на всю ночь бы остался. Не мне, милостивая сударыня, осуждать неразумность вашего супруга, но вы так молоды, и ему нельзя никак бросать дом на произвол судьбы.
– Именно так, – согласилась Пинъэр. – Как я ругаю его за безрассудные похождения! Я даже занемогла от постоянной ругани. Но он и слышать ничего не хочет. Если он вам когда-нибудь встретится в веселом доме, прошу вас, будьте так добры, уведите его оттуда как можно скорее. Такую милость я никогда не забуду.
Симэнь Цину, как говорится, будешь в голову вбивать, так у него половицы под ногами затрещат. Сколько лет отдал он любовным увлечениям! Он сразу смекнул, к чему она клонит. Сама Ли Пинъэр открывала ему путь, яснее ясного манила, что называется, «завернуть в аллею».
– Об этом и говорить не приходится, – лицо Симэня расплылось в улыбке. – Сами посудите, сударыня! Ведь мы на то и друзья с вашим супругом. Не волнуйтесь, сударыня, обязательно вразумлю.
Пинъэр еще раз поблагодарила Симэня и велела горничной подать гостю чай и фрукты.
– Мне пора домой, – сказал Симэнь, выпив чашку, в которой красовалась серебряная ложка. – А вам, сударыня, советую как следует запереться на ночь.
Симэнь простился с Пинъэр и ушел. С этого момента он только и думал, как бы ему соединиться с соседкой. Он не раз подбивал Ин Боцзюэ, Се Сида и других своих друзей, чтобы те задержали Цзысюя на всю ночь у певиц, а сам, покинув их компанию, спешил домой. Он задерживался у своих ворот, а сам все посматривал на соседние, у которых стояла вместе со служанками и смотрела на него Пинъэр. Он покашливал, прохаживался взад и вперед, снова прислонялся к воротам и не отрывал глаз от Пинъэр. Однако стоило ему приблизиться, как силуэт ее исчезал за воротами, когда же он удалялся, оттуда опять показывалось ее личико – она продолжала смотреть ему вслед. Так не было меж ними словесных объяснений, но уже соединились их взоры и слились их сердца.