Цыганочка с выходом
Шрифт:
— Как я? Да что я? Жив пока? Или не жив… Сам не пойму. Любви хочется, — мягко посмеялся Гена. — Наслышан, Танечка, не жалейте!
Гена смотрел на Достоевскую и, хоть сам позавтракал чаем с булочкой, никогда никому не завидовал и уж тем более не злорадствовал, если у кого что…
— Ах, Гена, лучше жизни ничего нет, — взмахнув блестящими ресницами, тихо сказала Таня Достоевская и взглянула на него своими двумя галактиками.
— И хуже тоже, — улыбаясь, буркнул он.
— Ой, правда, — снова засмеялась
— Я так обрадовался, когда Танечку увидел, — заботливо подал руку Достоевской известный и тоже знаменитый литературовед Гена Коцюбинский. — Пойдемте потише. Когда мы с вами еще поговорим…
— Я вас могу понять, Гена. Я тоже люблю секс с мужчиной. Его никогда не бывает много, — задумчиво отметила Достоевская, усаживаясь с Коцюбинским на сиденье трамвая.
— Спасибо, — тихо кивнул старый гей. — Таня, вы — ангел. Если бы все понимали меня, как вы. Трудно жить непонятым и изгоем.
— Плюньте вы!.. — моргнула блестящими глазами гениальная Татьяна.
— Да я и плюю, Танюш, — поцеловал Татьяне Львовне ручку Коцюбинский.
Солнце осветило их, мягко со звоном тронулся, заурчал и поехал полежаевский золотистых расцветок трамвай.
Когда Гена видел Таню, он испытывал сильнейшее чувство любви, которое считал очень долго лишь волнением при виде гения или прекрасной умной женщины — не более, но…
С годами он все ясней понимал — если бы тогда, в первый раз, он встретил Таню, которую, независимо от ее к нему отношения, обожал и боготворил, вся его не традиционность в ориентации просто не состоялась бы.
Надо сказать, многие мужчины, да и немало женщин испытывали сильное влечение к Татьяне Достоевской. Она была — Чем-то…
Влечение разное — от душевного, когда душа начинает хлопать крыльями, до плотского — просто магнитного притяжения к ней. Такая была и есть Татьяна Д.
— Здравствуй, землянин! — приветствовал по утрам из трансформаторной будки Илья Леонидович братьев по разуму.
За что нередко бывал бит.
И 18 числа ему тоже намяли бока…
А к вечеру к нему пришел знакомый, тоже без жилья, в гости. Ведь общение, как известно, самое дорогое, что имеют очень многие люди.
— А кто сказал, что жизнь должна быть веселой? Жизнь — грустная мелодия. Сплошной плач, — сказал гость.
— Иди отсюда, — послал его подальше Илья Леонидович, которому было отчего-то пасмурно донельзя, невмоготу, в общем.
— Ну, отчего же? Ну, почему же? — уперся философски настроенный гость с черными пятками.
— Заладил со своим плачем. Пошел вон! — нехотя вскочил Илья Леонидович.
— Я пойду. Но я вернусь, — встал пришлый и, сверкая пятками, двинулся
— Иди-иди. Тьфуу-ууу! Надо в притончик сходить. Успокоиться.
Притончиком Илья Леонидович называл квартиру Кокуркиной. Он там иногда ночевал в жуткие морозы и когда с неба лил потоп. По необходимости. Кокуркина его даже не замечала, а то бы непременно выгнала. Но бедлам в квартире у старушки был такой, что наличие одного-единственного бомжа было совершенно не заметно, только не надо было слишком громко храпеть, а если чуть-чуть, то ничего, вполне можно.
Как раз в эти числа Илья Леонидович почти завершил свой главный жизненный труд, который назвал просто и без комплексов — «Теория разрушения страны. Последнее десятилетие».
Еще бы! Илью Леонидовича можно было понять, когда, вернувшись из Москвы ночью после облавы на попрошаек Ярославского вокзала он с изумлением рассматривал два кровоподтека — на спине и на животе.
— Страну убивают! — с ходу усевшись за ящик на ведро, начал писать Илья Леонидович:
«Призрак бродит по России. Призрак больших денег.
Многие их видели, некоторые держали в руках, а несколько миллионов сильно невезучих российских людей, быстро сошли на нет и кончились, в прямом смысле слова, от свалившейся больше десяти лет назад на их головы нищеты.
В 89-м мы вступили в несчастную эпоху разворовывания страны.
Если что-то не жалеть и не заботиться — оно просто исчезнет с лица земли…»
Илья Леонидович дописал, и ему стало плохо, заболел бок. Он умылся из ведра дождевой водой и лег спать, не поужинав и не зная, что завтра наступит 19 июня.
День, который, сильно напугав, наполнит его жизнь новым смыслом. Хотя потом чем все это закончится, он и сам не поймет, потому что все будет, как во сне, — было, не было?
Какой-то местный шутник, по-видимому, чистая шпана — аккуратно надписал три буквы и получилось вот что:
Опорный пункт охраны беспорядка.
Этот день 19 июня был какой-то невыносимо длинный.
В то утро Дима вернулся с улицы, еще раз поцеловал меня и сказал:
— Наташка, не выходи сегодня из дома, может быть, приедет один человек, ну тот, что мне должен…
— Не смеши, — сказала я.
— И еще… — Дима постоял у двери. — Наташ, может, мне показалось, но я видел у подъезда «Шевроле» с красноуральскими номерами и, помнишь, того, с титановым лицом?
Еще бы я не помнила Валерия Бобровника…
— Ну и что? Его же убили, по телевизору сказали, я сама слышала. Да мало ли… совпадение и все. Кому мы нужны? Мы ж им все оставили…
— Ну, все-таки, посматривай, — протянул Дима. — И не ходи сегодня никуда… Дай, чмокну, ну дай!