Д'Арманьяки
Шрифт:
– Как ты могла оставить её одну?
Кусок с мясом жареной утки застрял по пути ко рту Марии Анжуйской. Она посмотрела на разгневанную мать, а потом как ни в чём не бывало отправила его в рот.
– Матушка, его высочество приказал мне оставить кузину. Не могла же я, право, ослушаться будущего супруга.
От такой чудовищной лжи дофин едва не поперхнулся мясом. Сделав усилие, он проглотил его и растерянно посмотрел на Марию Анжуйскую, которая весьма мило ему улыбалась.
– Ваше высочество, подобное поведение легкомысленно, – заметила Иоланта. Было заметно, что она сдерживается, – вы не должны были запрещать моей дочери оставаться с кузиной. Вы даже не представляете себе, какой урон может
– Мадам, – ответствовал дофин, который пришёл в себя и послал своей невесте не менее очаровательную улыбку, нежели та, что была послана ему, – надеюсь, вы не думаете, что я позволю невесте смотреть, как целуется её кузина.
– Что такое? – переспросила поражённая Иоланта. Мария с явной угрозой посмотрела на дофина, а он, словно не замечая её взгляда, с невинным видом продолжал:
– К тому же вашей дочери увиденное настолько понравилось, что она решила немедленно испробовать на мне.
– Святая дева Мария, – прошептала побледневшая Иоланта.
Мария Анжуйская, не выдержав, звонко расхохоталась. Дофин, который уже некоторое время сдерживал своё веселье, последовал за ней.
– Ты что, совсем потеряла стыд? – вскричала было Иоланта, но тут же осеклась, увидев, как в зал входят Филипп и Мирианда. Оба были мокрые с ног до головы. Вода капала с них на пол. Их радостные лица никак не вязались с довольно сомнительным видом. Иоланта стояла не в силах вымолвить ни единого слова. Пока она пыталась прийти в себя и собраться с мыслями, раздался весёлый голос герцога Барского, спускавшегося в зал по лестнице:
– Кузина, у вас такой вид, будто вы целовались в воде! Ему казалось, что всем будет весело от его шутки. Но он явно не ожидал, что его сестра зальётся хохотом, а дофин схватится за край стола, чтобы от нахлынувшего на него смеха не упасть со стула. Филипп открыто улыбался, а Мирианда, зардевшись, опустила на мгновение глаза, но тут же смело вновь подняла их. Лишь одна Иоланта оставалась серьёзной. И у неё наконец появился голос:
– Кто-нибудь объяснит мне, что происходит? – грозно сдвинув брови, спросила она, переводя взгляд с дочери на племянницу.
Филипп вышел вперёд.
– Мадам, я прошу руки вашей прекрасной племянницы, – просто сказал он.
Иоланта некоторое время молча смотрела на Филиппа, затем перевела взгляд на Мирианду и открыла объятия.
– Матушка, – Мирианда бросилась к ней. Иоланта обняла её и поцеловала в лоб.
– От всей души рада за тебя, дитя моё. Сердце моё отныне спокойно за тебя, ибо граф составит для тебя блестящую партию. Будьте счастливы! Благословляю вас! А с тобой, – Иоланта обернулась к дочери, – нам предстоит весьма серьёзный разговор.
Мария Анжуйская перестала улыбаться, тогда как дофин снова расхохотался.
– Вы не учли одного, миледи, – сквозь смех произнёс дофин. – Ваша матушка чрезвычайно проницательна. Так что будьте готовы к возможным последствиям.
Весь день до самого вечера не смолкали шутки и оживлённые разговоры. Мирианда и Филипп почти не расставались. И лишь поздней ночью, радостные и счастливые, они разошлись по комнатам, осознавая, что со следующего дня для них начинается новая жизнь.
Глава 19
РАДОСТЬ ИЩИ В ПЕЧАЛИ, А НАДЕЖДУ В ОТЧАЯНИИ
Прошло два месяца после возвращения Луизы Бургундской в монастырь. После возвращения Луиза уединилась в своей келье. Она почти ни с кем не разговаривала и лишь изредка покидала келью. Целые дни напролёт она проводила, сидя в пустом углу своей кельи на грубо сколоченном табурете, и смотрела на распятие Христа, что висело у неё над кроватью. Она полностью замкнулась в себе, и все попытки настоятельницы и Шарлотты де Лаваль, которая по-прежнему оставалась с нею, вывести её из состояния полной апатии ни к чему не приводили. Мало кто знал, что все эти два месяца она думала лишь об одном человеке. Граф Арманьяк полностью занимал её мысли. Этот человек лишил её всего. Она стала отверженной в глазах людей, которые любили её прежде. Её называли не иначе, как блудницей. У неё больше не было будущего, и если она ещё жила, то лишь благодаря ненависти, которая бушевала в её душе. Днями и ночами Луиза раздумывала над планами своей мести. Мысли о мести поддерживали её среди всеобщего презрения, которому она подверглась. Даже письмо отца и родного брата, в котором они назвали её блудницей и отрекались от Луизы, не возымело должного действия. Жизнь перестала интересовать её. Она знала, что умрёт, но прежде она отомстит за себя, жестоко отомстит. Остаётся лишь решить, каким способом она это сделает. Луиза снова почувствовала себя плохо. Поднявшись со стула, она как была в грубом, домотканом платье, так и легла на аккуратно застеленную кровать. Она поправила подушку под головой и, чувствуя, что слабость отступает, вновь предалась мыслям, которые прерывались лишь во время сна. Луиза даже не пошевельнулась, когда в келью вошла настоятельница и села рядом с нею на постель. Рука настоятельницы с материнской нежностью погладила её по голове.
– Довольно мучить себя, Луиза, – прошептала настоятельница, не переставая гладить её, – вот уж два месяца ты не разговариваешь, мало спишь и почти ничего не ешь. Сколько можно терзать себя? Пойдём со мной, Луиза, пойдём в сад.
Но Луиза не отвечала. Она уткнулась в подушку и закрыла глаза.
– В монастырь приехал брат Пачефико. Он привёз новости. Разве ты не хочешь узнать, что делает твой отец? Ведь началась новая война с арманьяками.
Луиза встрепенулась и, превозмогая головокружение, поднялась с кровати, к великой радости настоятельницы.
– Где я могу поговорить с ним, матушка? – голос у Луизы был слабым.
– В саду Луиза. Иди туда, а я схожу за братом Пачефико.
Настоятельница поспешно вышла из кельи, опасаясь, как бы Луиза не передумала. Она так и не поняла, что на самом деле заинтересовало Луизу. Выйдя из кельи, Луиза зажмурилась. После долгих часов, проведённых в полутьме кельи, солнечные лучи слепили ей глаза. Ей понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к яркому свету. Ей понадобилось несколько минут, чтобы преодолеть короткое расстояние до часовни, позади которой был разбит монастырский сад. Луиза вошла в сад и медленно побрела к скамейке, стоявшей под многолетним деревом. Добравшись до неё, она села, глядя на маленьких пташек, перелетающих с одного дерева на другое. Птички радостно щебетали. Луиза смотрела, как они вьют гнёзда на ветвях деревьев, и вспомнила то время, когда они с Шарлоттой помогали им строить гнёзда. Казалось, эти дни остались где-то в далёком прошлом. Появился брат Пачефико, пожилой, грузный монах, в сопровождении настоятельницы. Оставив их наедине, настоятельница ушла.
– Садитесь, – пригласила Луиза, показывая на место рядом с собой.
– Бог милостив, постою на ногах, – ответствовал монах и продолжал:
– Как я слышал, вы хотите узнать о вашем батюшке? Луиза кивнула.
– Герцог поживает в добром здравии. Но, судя по слухам, ему приходится нелегко. Арманьяки за последний месяц нанесли ему несколько ударов.
– Арманьяки, подлые убийцы, – прошептала Луиза, думая о своём.
– Убийцы? – монах с явной неприязнью посмотрел на Луизу. – Бог видит, что это не так. Я сам был в Осере, не далее как две недели назад. Арманьяки приветливо встречают любого, кто приходит к ним в город, будь то слуга божий или последний нищий. Сам граф усадил меня за свой стол и угостил знатным обедом.