Д`артаньян - гвардеец кардинала. Книга вторая
Шрифт:
В дверь деликатно поскреблись, и ворвался запыхавшийся Планше.
– Сударь! – радостно завопил он с порога. – Все уладилось! И далеко ходить не пришлось! Тут, на углу, есть портной, и не просто портной, а цеховой мастер. Сначала он отнекивался и пыжился, но я, как вы велели, стал набавлять цену… Когда дошло до двадцати пистолей, он сдался. Сказал, что плащ к завтрашнему утру будет готов. Вы мне ничего такого не поручали, но я решил, что лучше пережать, чем недожать, и сказал ему: если не справится, как обещал, вы его засадите в Бастилию или проткнете шпагой, а то и все вместе… Если что, с меня, со слуги, спрос маленький, вы-то мне ничего такого говорить не поручали, это я сам придумал… Правильно я сделал?
– А почему бы и нет? – подумав, одобрительно кивнул д’Артаньян. – Молодец, Планше. И вот что… Эта девушка – в затруднительном положении. Ее надо устроить куда-нибудь в услужение в Париже, но, во-первых, подальше от улицы Вожирар, а во-вторых, лучше, если хозяева будут кардиналистами… Сможешь ей помочь?
– Да запросто, сударь! – не раздумывая, ответил Планше. – Надобно вам знать, в обществе я пользуюсь некоторым весом и авторитетом…
– В каком еще обществе, бездельник?
– То есть как это – в каком? – удивился Планше. – В обществе парижских слуг, сударь. Не прогневайтесь на глупом слове, но в Париже слуги составляют общество… о, я не смею сказать «как благородные господа» – просто у слуг есть свое общество. Тут все зависит от того, кому служишь. Самая верхушка – это королевские слуги, они до прочих и не снисходят вовсе. Потом идут кардинальские, герцогские, графские… Вам это, сударь, вряд ли интересно, но могу вас заверить: тут царит строгий порядок и продуманная система. Есть почтенные члены общества, а есть люди с подмоченной репутацией, которых ни за что не примут, например, в лакейской герцога Люксембургского, нечего и пытаться…
– Ах ты, мошенник! – воскликнул д’Артаньян. – Так ты, значит, не последний человек в этом самом обществе?
– Выходит, что так, – скромно потупился Планше. – Поскольку отблеск вашей бретёрской славы падает и на вашего верного слугу, иные двери передо мной открыты даже там, где не принимают слуг баронов. А уж теперь, когда вы в милости у кардинала и служите в его гвардии, меня, пожалуй что, пригласит на обед дворецкий Роганов, который раньше на мои поклоны и головой не кивал, проходил, как мимо пустого места… В общем, я нынче же использую все свои связи и добьюсь, что по моей рекомендации эту девицу возьмут в хороший дом.
– Черт знает что, – проворчал д’Артаньян. – У слуг, оказывается, тоже есть общество…
Он был удивлен не на шутку. Понимал, конечно, что слуги где-то и как-то существуют даже в то время, когда их нет на глазах, но все же странно было чуточку, что у них, оказывается, есть своя сложная иерархия, своя жизнь, визиты и интриги. Где-то в подсознании у него прочно сидела уверенность, что слуг, когда в них нет потребности, как бы и на свете нет. А оно вон что оказалось…
– И вот что еще, сударь… – сказал Планше, помявшись. – Не мое дело давать советы хозяину, но не лучше ли нам отсюда съехать?
– Это еще почему?
– Ну, сударь… Вы же понимаете, как к нам теперь будут относиться хозяева… Еще утром лакей капитана де Кавуа рассказывал в избранном обществе, как славно вы провели всех этих сановных господ, да я и сам после Нидерландов смекаю, что к чему… Здешний слуга уже нарывался на драку, а каков слуга…
– Ваш человек прав, – поддержала Кати. – Ваши хозяева – прислужники герцогини…
– Ну и что? – воскликнул д’Артаньян, выпрямившись во весь свой рост и гордо подбоченясь. – Коли уж я не боялся иных высоких господ, не пристало мне опасаться их слуг – какого-то жалкого галантерейщика и кастелянши, пусть и присматривающей за носовыми платками и продранными чулками не где-нибудь, а в Лувре! Мы остаемся, Планше. Слугу Бонасье можешь вздуть, коли охота, но с четой Бонасье изволь быть образцом вежливости, ты понял? Улыбайся им сладчайше, здоровайся почтительнейше… словом, пересаливай, черт возьми, соображаешь?
– А как я при этом должен на них смотреть? – с ухмылкой уточнил сообразительный малый. – Допустима ли, сударь, в моем взгляде хоть малая толика нахальства?
– Весьма даже допустима, – расхохотался д’Артаньян. – В твоем взгляде, любезный Планше, допустимы и нахальство, и насмешка, и откровенный вызов, вообще все, что ты в состоянии выразить взглядом. Но на словах ты – образец почтения. Черт возьми, пусть их покорежит! Будут знать, как лезть в интриги высоких господ! Но слугу – вздуть как следует при малейшей задиристости с его стороны. Лакей д’Артаньяна должен вести себя соответственно!
– Ах, сударь! – с чувством сказал Планше. – Ах, сударь! Лучше вас, право, нет и не было на свете хозяина! Меня обуревает желание…
– Выпить за мое здоровье, разумеется? – догадался д’Артаньян. – Нет уж, Планше, не время! Сначала устрой эту девушку на хорошее место, а потом займись моим гардеробом. Завтра у меня встреча… быть может, самая важная в моей жизни.
– О, сударь! Неужели вас опять приглашают в Лувр?
– Не совсем, – честно ответил д’Артаньян. – Но это не меняет дела. Завтра моя шпага должна сверкать, в ботфортах должны отражаться дома и прохожие, перо на шляпе обязано выглядеть самым пушистым и пышным в Париже, словом, если я не буду завтра выглядеть самым изящным кавалером в столице, я тебя продам туркам, а эти нехристи, проделав над тобою страшную хирургическую операцию, приставят тебя сторожить своих красавиц, но тебе эти нагие сарацинки уже будут совершенно безразличны… Марш!
Планше вышел в сопровождении Кати, уже чуточку успокоившейся и переставшей плакать, а д’Артаньян, допив остававшееся в бутылке, развалился в кресле и предался сладким грезам, плохо представляя, как он сможет спокойно прожить это астрономическое количество часов, минут и секунд, отделявшее его от завтрашнего дня.
Глава пятая
Нравы Сен-Жерменской ярмарки
Нельзя сказать, чтобы исполнились самые смелые мечты д’Артаньяна, но он и так был на седьмом небе от того, что уже достигнуто. Анна, в синем платье с кружевами, опиралась на его руку, он вдыхал аромат ее волос и духов, виртуозя новехонькой тростью с золотым набалдашником и яркими лентами, и, как ни было его внимание приковано к девушке, он все же подмечал многочисленные восхищенные взгляды, бросаемые на его спутницу гуляющими по Сен-Жерменской ярмарке благородными господами, среди которых хватало знакомых, в том числе и тех, кто доселе знал кадета рейтаров д’Артаньяна исключительно как шалопая, игрока, ночного гуляку и завсегдатая местечек с подозрительной репутацией.
Он видел, как у некоторых, еще не посвященных должным образом в суть недавних событий, взбудораживших весь Париж, форменным образом глаза вылезали из орбит, а нижняя челюсть стремилась оказаться как можно ближе к носкам ботфорт. И было отчего – нежданно-негаданно недавний вздорный и несерьезный юнец мало того, что прохаживался в обществе ослепительной красавицы, он еще и щеголял в красном плаще с серебряным крестом – одежда, после известных событий служившая вернейшим отличительным признаком победителей, к которым все вокруг относились с боязливым почтением…
Чуточку напрягши воображение, можно было представить, что находишься в только что завоеванном городе, – повсюду льстивые улыбки, испуганные взгляды, иные разговоры поспешно прерываются при твоем приближении, люди словно стараются стать меньше ростом, а то и превратиться в невидимок, насквозь незнакомые субъекты наперебой спешат засвидетельствовать почтение, ввернуть словно бы невзначай, что они остаются вернейшими слугами и почитателями кардинала, его государственного ума, способностей и железной воли…