Д`артаньян - гвардеец кардинала. Книга вторая
Шрифт:
Он поднялся из-за стола навстречу д’Артаньяну и вежливо пригласил:
– Садитесь, дорогой друг. Я рад вас видеть…
– Я тоже, – сухо сказал д’Артаньян, усаживаясь и старательно расправляя складки плаща.
Де Тревиль показался ему угнетенным тяжелыми раздумьями, что в свете недавних событий было неудивительно…
– Как ваши дела?
– Благодарю вас, – сказал д’Артаньян. – Не будь я суеверным и осторожным, как любой гасконец, я употребил бы, пожалуй, слово «блестяще» – но все же поостерегусь… Дела неплохи, – и он вновь демонстративно разгладил плащ – другой, новенький, полученный от капитана де Кавуа.
– Да, я слышал, вы были приняты королем, и его величество высоко оценил ваши заслуги…
– Его величество каждому воздает по заслугам, – сказал д’Артаньян. – Не зря его называют Людовиком Справедливым. Можно ли осведомиться, какая награда ждала вас, господин граф?
– Простите?
С простодушнейшим видом д’Артаньян сказал:
– Ну как же! Вы не могли не получить своей награды! Вы ведь в этой дурно пахнущей истории, несомненно, выступали на стороне его величества, против врагов и заговорщиков…
Говоря это, он прекрасно знал: единственной наградой, которую получил участник заговора де Тревиль, было то, что король повелел оставить его в покое и не преследовать вместе с остальными.
– Вы стали жестоки, д’Артаньян, – тихо сказал де Тревиль.
– Что поделать, – ответил д’Артаньян серьезно. – В последнее время жизнь меня не баловала добрым отношением – постоянно пытались убить то меня, то моих друзей, то женщину, которую я люблю… Смешно думать, что после такого в характере не появится некоторая жестокость. Но, право же, я никогда не начинал первым… У вас ко мне какое-то дело, господин граф?
Тревиль долго смотрел на него словно бы в некоторой нерешительности, что было довольно странно для опытного царедворца, лихого бретёра и старого вояки. Потом медленно произнес:
– Вы поставили меня в сложнейшее положение, д’Артаньян…
– Соблаговолите объяснить, почему. Каким образом? Сам я, слово чести, не прилагал к этому ни малейших усилий…
– Давайте поговорим без ненужной дипломатии, безо всяких уверток, – сказал де Тревиль. – Излишне уточнять, что все сказанное останется достоянием только нас двоих…
– Я никогда не сомневался в вашем слове, граф. Что бы ни произошло… и что ни произойдет.
– Благодарю… – сказал де Тревиль, на лице которого по-прежнему отражалось тягостное раздумье. – Так вот, д’Артаньян, вы, нисколько того не желая, поставили меня в сложнейшее положение, крайне затруднительное… Что греха таить, при дворе существуют различные партии, и я принадлежу к одной из них. Я назвал бы ее партией короля, но вы, сдается мне, уже достаточно осведомлены о некоторых качествах нашего властелина, делающих его, выразимся так, не похожим на иных предшественников и вряд ли способного возглавлять те или иные партии достаточно последовательно и упорно. Поэтому…
– Поэтому ближе к истине будет, если мы назовем эту партию партией королевы…
– Вы правы, – кивнул де Тревиль. – Так вот, борьба, как вы сами убедились, ведется суровая, и в ней сражаются отнюдь не павлиньими перьями, сплошь и рядом не соблюдают правил чести и конечной целью видят смерть противника, которой следует добиваться любой ценой…
– Я уже столкнулся с этим милым обыкновением, – сказал д’Артаньян.
– Я знаю. Тогда вы, наверное, поймете, в чем щекотливость моего положения? Как старый друг вашего отца, я не могу причинить вам вреда. Как член одной из партий, я обязан содействовать разгрому партии противостоящей. И ради вас, какие бы я ни питал к вам чувства, я не могу пренебречь своим долгом, своими обязательствами перед известными лицами…
– Я все прекрасно понимаю, – кивнул д’Артаньян. – Но разве я просил вас о снисхождении? Черт побери, я его от вас и не приму! В конце концов, я – не малое дитя и совершенно сознательно выбираю свою дорогу!
– Это достойный гасконского дворянина ответ, – произнес де Тревиль удрученно. – Но попробуйте представить, какие душевные терзания меня ждут, если когда-нибудь придется…
– Что вас больше волнует – моя участь или собственное душевное спокойствие?
– Положительно, д’Артаньян, вы слишком быстро повзрослели…
– Это все Париж, – сказал д’Артаньян. – Такой уж это город, тут взрослеют быстро, потому что жизнь не знает ни снисхождения, ни благодушия по отношению ко всем нам…
– Я мог бы вам помочь.
– Каким образом? – с любопытством спросил д’Артаньян.
– Вы совсем молоды, и вас никак нельзя назвать закосневшим сторонником кардинала, и никак нельзя сказать, что вы бесповоротно отрезали себе дорогу к отступлению…
– Черт побери, что вы понимаете под отступлением? – взвился д’Артаньян. – Я сроду не отступал и не собираюсь этому учиться!
– Простите, я неточно выразился, – примирительно произнес де Тревиль. – Пожалуй, следовало бы сформулировать иначе…. Вам еще не поздно расстаться с прежними заблуждениями, исправить те ошибки, что вы совершили по юношеской горячности. Я выражаю не собственные мысли… то есть не только собственные мысли, но и намерения известных лиц…
– Проще говоря, ее величества?
– Ну хорошо, хорошо… – поморщился де Тревиль. – Без всякой дипломатии… Вот именно, ее величества. Был разговор… Ее величество осознает, что вы – еще совсем молодой человек с неустоявшимися взглядами и убеждениями. Королева готова помочь вам выбрать правильную дорогу. Черт побери, вы зарекомендовали себя сильным и опасным человеком, а с такими сплошь и рядом торгуются. Вам, моему земляку, повезло, быть может, еще сильнее, чем мне: с вами готова торговаться сама королева Франции. Право же, это большая честь!
– Не спорю.
– Вы готовы?
– Выслушать я всегда могу… Меня от этого не убудет.
– Отлично, – сказал де Тревиль со вздохом облегчения. – Ее величество предлагает вам оставить нынешнюю, совершенно не подходящую для вас компанию и перейти на ее сторону. Ей нужны такие люди, как вы. Одно ваше слово – и вы выйдете из этого кабинета гвардейцем мушкетеров короля. Я, со своей стороны, клянусь чем угодно, что прежние недоразумения будут сглажены, прежняя рознь забыта, и я приложу все силы, чтобы покровительствовать сыну моего старого друга. Вы далеко пойдете и подниметесь гораздо выше, чем мог бы вас поднять кардинал. Чересчур опасно полагаться на министра, на временщика…