Да будем мы прощены
Шрифт:
Ненавижу эту гостиную. Весь этот дом ненавижу. Хочу домой.
Я эсэмэской сообщаю Клер, что случилось. Она пишет ответ: «Я воспользовалась твоим отсутствием и все еще на работе. Вероятно, тебе надо будет там остаться на случай ухудшения ситуации».
Я послушно укладываюсь спать на диване, укрыв плечи коротким пахучим пледом. Собака Тесси составляет мне компанию и греет мне ноги.
Поутру начинаются торопливые телефонные переговоры, приглушенные реплики в сторону. Из факса выползает копия протокола вчерашнего события. Мы отвезем Джорджа в больницу, там что-нибудь поищут –
– Я, что ли, глохну и что тут вообще творится? – желает знать Джордж.
– Джордж! – отчетливо произносит Джейн. – Мы едем в больницу. Собери вещи.
И он собирает.
Я их везу. Джордж сидит рядом, в сильно потертых вельветовых штанах и фланелевой рубашке, которая у него лет пятнадцать. Выбрит неровно.
Я веду осторожно, беспокоясь, что эта его покладистость сейчас испарится. Может случиться приступ воспоминаний, взрыв, попытка схватить руль. От страховочных ремней есть польза: они не одобряют внезапных движений.
– Ехал на ярмарку Саймон-простак, пекаря встретил, сказал ему так: что-то ты вкусное, пекарь, испек, – читает Джордж с выражением. – Саймон рыбачить решил неспроста – выловить Саймон задумал кита. Чтоб за китом далеко не ходить, в старом ведре он решил поудить [1] . Ты поаккуратнее, – говорит он мне. – А то что просил, то и дадут.
В приемном покое Джейн с документами о страховке и полицейским протоколом идет к стойке и объясняет, что вчера вечером ее муж был участником автомобильной аварии с жертвами и, кажется, не ориентировался в обстановке.
1
Перевод А. Розентретер.
– Не так все было! – ревет Джордж. – Этот долбаный внедорожник торчал передо мной белым облаком, я через него ничего не видел и вокруг ничего не видел, и оставалось только сквозь него идти, через дешевый кусок алюминия, как через жирную подушку. Подушка безопасности мне двинула в морду, выдавила воздух из легких, а когда я наконец вылез, увидел людей в той машине, их стиснуло, как лазанью. Мальчишка позади ревел не переставая, хотел я дать ему в морду, но его мать на меня смотрела, и глаза у нее на лоб лезли.
Пока он говорит, к нему сзади подходят с двух сторон двое крупных мужчин. Он их не видит, они его хватают. Он сильный, он сопротивляется.
Чуть позже мы видим Джорджа в ячейке в глубине приемного отделения, руки и ноги привязаны к каталке.
– Вы знаете, почему вы здесь? – спрашивает его какой-то доктор.
– Не туда поехал.
– Вы можете вспомнить, что произошло?
– Вспомнить… Забыть не могу! И никогда не смогу. Ушел с работы около половины седьмого, поехал домой, решил остановиться перекусить, чего обычно не делаю, но должен признаться, устал. Ее не видел. Как только понял, что на что-то наехал, так остановился. И оставался с ней. Она сама из-под себя выскальзывала, текло из нее, как из пробитого двигателя. Меня замутило. Я ее ненавидел. Ненавидел за оглушенный вид, за серость кожи, за то, что вокруг нее натекала лужа – не знаю даже откуда. Пошел дождь. И люди с одеялами были – откуда взялись одеяла? Сирены стало слышно. А нас объезжали машины, и из них таращились на нас.
– О чем он? – спрашиваю я, думая, то ли я все перепутал, то ли Джордж совсем дезориентирован. – Не так же все было. Может, в каком-то другом происшествии, но не с ним.
– Джордж! – говорит Джейн. – Я видела протокол – все было совсем не так. Или ты о чем-то другом думаешь? Что тебе померещилось? Или ты это видел по телевизору?
Джордж пояснений не дает.
– Психические или неврологические расстройства были? – спрашивает доктор. Мы все мотаем головами. – Вы в какой области работаете?
– Право, – говорит Джордж. – Я изучал право.
– Вам бы хорошо его сейчас оставить с нами, – говорит доктор. – Возьмем кое-какие анализы, потом будем дальше разговаривать.
И снова я провожу ночь в доме Джорджа и Джейн.
На следующее утро, когда мы едем его проведать, я спрашиваю:
– А подходящее для него это место – психиатрическая больница?
– Она в пригороде, – говорит Джейн. – Что может ему грозить в такой психиатрической больнице?
Джордж в палате один.
– Доброе утро, – говорит Джейн.
– Правда? Вот уж не знаю.
– Ты уже позавтракал? – спрашивает она, увидев перед ним поднос.
– Собачий корм, – кривится он. – Отвези его домой Тесси.
– У тебя изо рта воняет. Ты зубы чистил? – спрашиваю я.
– А это не они мне должны чистить? – переспрашивает Джордж. – Я никогда в дурдомах не был.
– Это клиника для душевнобольных, – отвечает Джейн. – Ты оказался в клинике для душевнобольных.
– Не могу пойти в уборную, – говорит он. – Не могу посмотреть на себя в зеркало. Не могу! – В голосе появляются истерические нотки.
– Хочешь, я тебе помогу? Помогу тебе умыться, – говорит Джейн и открывает принесенный с собой туалетный набор.
– Не заставляй ты ее, – говорю я. – Ты не грудной младенец, прекрати это и возьми себя в руки. Нечего зомби изображать.
Он начинает плакать. Я сам удивлен, каким тоном с ним разговариваю. Выходя из комнаты, слышу, как Джейн открывает воду и смачивает полотенце.
Вечером после работы в больницу приезжает Клер и привозит из города китайскую еду для всех нас. Насчет китайской еды Клер при своих китайских корнях на удивление неразборчива – для нее эта еда вся одинакова, вариации на одну тему. Мы ее разогреваем в микроволновке с надписью: «Для пациентов. Лекарственные препараты не ставить». Руки мы оттираем из бутылок пенного очистителя, которые висят на стенах каждой палаты. Я боюсь что-нибудь положить или поставить, тронуть какую бы то ни было поверхность – вдруг мне в рот попадет смертоносный микроб? Заглядываю в китайскую еду и вижу червяка, которого осторожно показываю Клер.
– Это не червяк, это зернышко риса.
– Это личинка, – шепчу я.
– Ты с ума сошел.
Она вилкой вытаскивает зернышко.
– А у риса бывают глаза? – спрашиваю я.
– Это перчинки, – говорит она, стирая глаза прочь.
– А откуда эта еда? – спрашиваю я.
– Из того заведения на Третьей авеню, что тебе нравилось.
– Это которое санитарный департамент закрыл? – спрашиваю я с некоторой долей тревоги.
– Тебе предстоит серьезное путешествие? – отвлекает нас Джейн.