Да, та самая миледи

Галанина Юлия Евгеньевна

Когда я проснулась, был уже полдень.

На следующую ночь де Вард пришел снова, и все повторилось. Только слов при этой встрече было сказано куда меньше, казалось, он не хотел тратить время на слова.

День и ночь поменялись местами, днем я либо откровенно спала в своей спальне, либо дремала в кресле под запинающееся чтение Абу, делая вид, что внимательно слушаю.

Куда исчез дорогой брат, не знаю, он не заходил, ничем не напоминал о себе. Лишь Кэт, больше похожая на призрак, чем на горничную, неслышно ходила по дом, либо исчезала из дома под

любым предлогом.

На третью ночь де Вард превзошел самого себя, словно он не влюблен, а болен безумием любовной горячки. Он был прибоем, бьющимся о берег, водопадом, разбивающимся о скалы, морским валом, увлекающим корабль за собой в пучину. Ласки его были дерзки и бесстыдны даже по моим меркам, а дыхание прерывистым, словно у человека, удерживающего рыдания, рвущиеся из груди.

Перед рассветом он ушел.

Солнце заливало окна, врывалось в комнаты, теплыми светлыми пальцами гладило меня по щекам, уговаривая раскрыть сапфировые глазки, когда в спальню вошла довольная жизнью Кэтти, здоровье которой даже с первого взгляда значительно улучшилось.

– Вам письмо от графа де Варда! – чистым звонким голосом весело произнесла она и положила запечатанный лист бумаги на столик у изголовья.

Сев в кровати и повернувшись спиной к солнцу, я погладила ладонью маленькое письмецо и распечатала его.

«Не рассчитывайте сударыня на будущее свидание со мной: со времени моего выздоровления у меня столько дел подобного рода, что я должен внести в них некоторый порядок. Когда настанет Ваша очередь, я буду иметь честь известить Вас об этом.

Целую Ваши ручки, граф де Вард».

У меня потемнело в глазах, я сжала клочок белой бумаги, словно ядовитую гадину.

– Что это за письмо? – медленно спросила я, обернувшись к Кэт.

– Это ответ, сударыня… – краски сползли с лица Кэт, она дрожа, как крыса перед удавом, смотрела на меня.

– Не может быть! – криком-шепотом закричала я. – Не может быть! Дворянин не мог написать женщине подобного письма! Боже мой, боже мой…

Шатаясь, словно смертельно пьяная, я встала с постели и, еле переставляя ноги, пошла к окну. В комнате совершенно нечем было дышать, воздуху, свежего воздуху! На пути попалось зеркало, я скользнула по нему взглядом – боже, вся серая, словно из пепла…

Я не смогла дойти до окна, ноги мои не выдержали, сил хватило лишь на то, чтобы упасть в ближнее кресло. Кресло, в котором еще этой ночью он меня так страстно целовал…

Кэт с выражением ужаса на лице подскочила ко мне, протянула руки к застежке. Зачем?

– Что Вам нужно? – крикнула я. – Как Вы смеете прикасаться ко мне?!

Кэт отшатнулась.

– Я думала, сударыня, – зачастила она, – что Вам дурно, и хотела помочь Вам.

– Дурно? Мне? Мне! Вы принимаете меня за какую-нибудь слабонервную дурочку! Когда меня оскорбляют, я не падаю в обморок, я мщу за себя, слышите?

Взмахом руки я приказала Кэт удалиться.

Но когда за перепуганной горничной захлопнулась дверь, от моего гонора не осталось и следа. Быть сильной легко на людях, себя же не обманешь. Давясь слезами, я съежилась в кресле, обхватила руками колени и принялась

оплакивать свое горе, как делали это тысячи, тысячи до меня…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ОСОБОЕ МНЕНИЕ НЕКОТОРЫХ КАВАЛЕРОВ

Пожалуй, с того памятного дня, как граф де Ла Фер приказал поднять меня повыше к небу и закрепить в таком положении, не было мне так больно и обидно.

Два письма лежали передо мной на кровати, два письма… В одном рай, в другом ад. За что?!

Всхлипывая и вытирая слезы пополам с соплями кружевным подолом пеньюара, я, как каббалистические письмена, до рези в глазах перечитывала эти две записки, пытаясь понять: ну что же случилось?

Даже прославленное иезуитское коварство меркло перед последним письмом. Слишком уж горячими были строки, предшествующие ему, зачем, неужели лишь для того, чтобы больнее хлестнуть потом? Хлестнуть наотмашь, словно хлыстом зазевавшуюся комнатную собачонку, попавшую под руку благородного охотника. «Милостивая государыня! …я принужден поверить Вашему ко мне доброму расположению… опоздать хотя бы на день было бы теперь в моих глазах равносильно новому оскорблению Вас… тот, кого Вы сделали самым счасгйливым человеком на свете… Граф де Вард».

«Не рассчитывайте сударыня на будущее свидание со мной… у меня столько дел подобного рода… когда настанет Ваша очередь, я буду иметь честь известить Вас об этом… Целую Ваши ручки… граф де Вард».

К концу дня я выревела все слезы…

Умылась, заперла письма в ящик стола и велела Кэт привести ко мне господина д'Артаньяна, как только он придет. Он не пришел.

На второй день гасконец тоже не явился. Учитывая то, что до этого он приходил с регулярностью почтового экипажа, это было странно.

Д'Артаньяна не было, зато появился дорогой брат, помятый и потратившийся.

Из его скупых слов удалось вытянуть, что он попал в интрижку с дамой из числа тех, кого именуют гулящими, но у этой дамы, к великому удивлению дорогого брата, оказался муж, явившийся в разгар свидания и чуть было не пришивший Винтера без долгих разговоров.

Деверь спасся, добровольно отдав ему содержимое своих карманов, свои цепочки, кольца и красивый плащ.

Все это напоминало милую игру, под названием «германская ссора», которую разыгрывали в Париже публичные девки совместно с бретерами, деля потом добычу пополам.

Сославшись на головную боль, дорогой брат заперся на своей половине в компании с дюжиной бутылок испанского.

Я села писать послание гасконцу:

«Любезный господин д'Артаньян, нехорошо так редко бывать у своих друзей, в особенности в то время, когда предстоит скоро расстаться с ними надолго. Мой деверь и я совершенно напрасно прождали Вас и вчера, и третьего дня. Неужели это повторится и сегодня?

Признательная Вам леди Кларик».

Я вызвала Кэт и приказала немедленно доставить письмо господину д'Артаньяну, Улучшение здоровья горничной, видимо, было недолгим, потому что она опять стала очень болезненно выглядеть.