Да, та самая миледи
Шрифт:
Но не успел он броситься ко мне, как в коридоре кто-то язвительно захохотал.
Кучка столпившихся у дверей моей темницы людей увеличилась на немного помятого дорогого брата в халате, который мужественно зажал свою шпагу под мышкой.
Он с ходу включился в развлечение.
– А-а, – извлек он все возможное из этого звука. – Ну вот мы и дождались последнего действия трагедии, – голос у дорогого брата был довольный, как у кота, мурлыкающего после мисочки сметаны. – Вы видите, Фельтон, драма последовательно
Дорогой брат сохранил редкую способность безошибочно ошибаться.
– Вы ошибаетесь, милорд, – радостно сказала я ему, – кровь прольется, и пусть эта кровь падет на тех, кто заставил ее пролиться!
Фельтон издал дикий крик и кинулся ко мне.
Ха, от ножа до моего тела было куда ближе, чем от него до меня. Вонзаем лезвие с силой в грудную клетку, оно режет платье, встречает стальную планку корсета, меняет направление и идет плашмя, подрезая кожу над ребрами. Ой, черт, как больно все-таки!
На платье набухло и расплылось большое кровавое пятно.
Ну вот, теперь можно упасть на пол, закрыть глаза и с чувством выполненного долга отключиться от всего этого безобразия. Пусть выясняют сами, кто виноват. Я зарезалась, и точка.
Подскочивший Фельтон выдернул нож из моего тела.
– Смотрите, милорд, – угрюмо сказал он, – вот женщина, которая была поручена моей охране и лишила себя жизни.
– Будьте покойны, Фельтон, – проблеял разочарованный скорым концом представления деверь, – она не умерла. Демоны так легко не умирают. Не волнуйтесь, ступайте ко мне и ждите там меня.
– Однако, милорд… – попытался возразить Фельтон.
– Ступайте, я Вам приказываю! – обозлился деверь. Фельтон ушел, унося нож.
Дорогой брат не стал даже подходить ко мне, лишь приказал сменившемуся часовому доставить сюда женщину, которая якобы мне прислуживала. В ожидании ее я валялась на полу, дорогой брат, водрузив ноги на стол и положив на грудь вынутую из-под мышки шпагу, скучал в кресле.
Когда заспанная женщина появилась, он попросил ее:
– Вы это, сделайте что-нибудь с дамой, она, кажется, немножко нездорова…
– Может, милорд вызовет врача? – спросила женщина, которой тоже не улыбалось, чтобы я (не дай бог!) скончалась у нее на руках за те же деньги, что ей платили за редкие визиты для уборки.
У дорогого брата перекосило лицо, как от кислого лимона, но, осмотрев меня издалека еще разок, он увидел кровь и на полу тоже, почесал затылок и сказал:
– Хорошо, я пошлю верхового за лекарем. Подождите его.
И поплотней запахнувшись в роскошный халат, он, шаркая тапочками, ушел, по-прежнему неся шпагу под мышкой.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
КОНЕЦ ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Когда мы остались с женщиной наедине, я очнулась. Лежать до приезда врача на полу в мои
Кое-как с ее помощью я разделась до рубашки и, стуча зубами, забралась в ледяную постель. Рана ныла и саднила, не люблю тупые ножи. Я прикинула, насколько она ограничит мои движения. Боль мешала это определить, оставалось надеяться, что все сделано правильно и поэтому все будет так, как надо.
Женщина сидела у изголовья и тихонько похрапывала. Сладкий сон посетил ее и в сидячем положении.
Прикрыв глаза, не в силах заснуть из-за боли, я думала: отстранит дорогой брат Фельтона от обязанностей моего тюремщика или нет. Вплетающаяся в думы боль путала мысли, приходилось рассчитывать на худшее. И опять у меня нет ножа…
Врач прибыл около четырех часов утра.
Пока он безумно спешил к больному, рана уже благополучно закрылась, края ее спеклись. Врач глубокомысленно изучил ее и вынес вердикт: он не может определить глубину и направление ранения, но все в Божьих руках, судя по пульсу, состояние больной не внушает больших опасений.
Мой испепеляющий взгляд заставил его вдобавок к вердикту промыть рану, наложить нормальную повязку и найти в своем сундучке обезболивающее снадобье.
Пока он возился, наступило утро. Я отослала выспавшуюся женщину, объяснив, что теперь надо и мне поспать тоже, бессонная ночь слишком тяжела для больного тела.
Женщина охотно удалилась.
В обычное время принесли завтрак.
Фельтона не было.
Сегодня был последний день заключения, двадцать второе число. Двадцать третьего меня препроводят из замка на берег, двадцать четвертого корабль покинет Англию.
Я не покидала кровать и не притронулась к еде.
Только ближе к обеду я встала.
Обед принесли люди в иной форме, нежели чем та, что была на часовых в предыдущие дни. Это означало, что Винтер не доверяет старой охране.
Светским тоном я поинтересовалась у солдат, заносящих столик, где Фельтон. Ответ их был крайне неприятным: час назад Фельтон сел на коня и покинул замок. Я спросила, где находится мой дорогой брат. Дорогой брат находился в замке и, по словам солдат, в случае моего желания говорить с ним велел тотчас его известить.
Я велела известить милорда, что слишком слаба и мое единственное желание – остаться одной.
Уважая желание миледи, солдаты оставили меня наедине с обедом.
Пока я спала, в камере появилось еще одно новшество: забили доской окошечко в двери. Наверное, чтобы я не плевалась ядом на макушки солдат, изводя таким образом конвой, или не улыбалась им зазывно сквозь решетку, обольщая и подчиняя себе, чтобы сбежать.
С одной стороны, это было к лучшему – никто не подглядывал. Можно было заняться собой, не опасаясь ненужных зрителей. Я ходила по комнате взад и вперед, разминаясь и размышляя.