Да здравствует ворон!
Шрифт:
Но обезьянам не нужны были жесткие скучные усадьбы. Им хватало огромных ветвистых деревьев. Тела, которые не могли толком лазать по этим деревьям, их не привлекали. Им был вкуснее не белый, противно мягкий рис, а твердые питательные каштаны.
– Но ты сказал нам так: «Чем вы недовольны? Мы будем вместе служить Ямагами, мы будем вести гордую, тучную жизнь!» Это была удивительная чушь!
А вороны ожидали от обезьян признания. Их усилиями удалось пригласить из столицы замечательного бога. Они были уверены, что обезьяны будут благодарить их со слезами радости на глазах.
– Что ж, возможно, для вас это было хорошо. Пришли ваши родные. Вы не чувствовали себя униженными и сумели
Тон Оодзару стал жестче.
– Мы хотели защитить то, что нам дорого. Поэтому, в отличие от вас, сопротивлялись. Но тогда ты, опираясь на власть столичных богов, силой попытался принудить нас к послушанию. «Я не хочу с тобой биться, но я обязан защитить товарищей. И если ты хочешь навредить нам, мы не можем выбирать средства», – говорил ты с печалью на лице, словно сам был пострадавшим. Ишь, что придумал! А ведь это вы начали первыми!
Оодзару искренне раздосадовался.
– Столичный бог грома силой занял место Ямагами, а вороны стали ему прислуживать. В наказание непослушным обезьянам мир внутри горы полностью отдали воронам. Четверо детей, которых столичный ворон привел с собой, получили наделы в этой стране и право их разрабатывать. У него и жившей на горе старейшины рода тоже родилось дитя. Оно и стало первым представителем дома Сокэ – основного дома, который вы так почитаете.
Она, уступив гору, легко встретила свои последние дни в роли простой прислужницы, столичный ворон тоже вернулся в лоно природы. А в доме Сокэ, приняв божественность обоих своих воронов-предков и их память, стали рождаться правители Ямаути – истинные Золотые Вороны.
Золотой Ворон – отец и мать всех ятагарасу.
Надзукихико тихонько ахнул. Так вот что это значило!
А обезьяна продолжала:
– Итак, моих соплеменников вынудили принять человеческий облик, чтобы заставить их выполнять грязную работу. Они получили одежду, выучили человеческий язык и научились писать. Но мы не желали такого процветания. Мы обезьяны. Что плохого в том, что нам хотелось жить по-обезьяньи? Вы попрали нашу гордость. Тогда мы и умерли – а потом возродились богатыми невольниками.
Оодзару злобно посмотрел на Надзукихико.
– Неужели ты действительно думал, что ваша мнимая любезность, которой вы так довольны, осчастливила нас и мы сломя голову бросимся благодарить вас за нее?
«Я не знаю. Я не помню».
Глядя на ошеломленного Надзукихико, обезьяна глумливо фыркнула:
– Вот именно. Ты все забыл. Но мы помним. Каждый миг.
Обезьяны все это время ждали удобного случая, чтобы отомстить. Долго, очень долго, склоняясь перед Ямагами, не имея возможности свести счеты, копили ненависть. Но через несколько сотен лет на горе тоже произошли изменения.
Жрицы мико, которых присылали люди, тщательно выполняли свои обязанности, становясь вместилищем для духа Тамаёри-химэ. Но пришел день, когда это прекратилось. Женщины, которых назначали жрицами, стали предпочитать бытию прислужницы бога свободную жизнь.
Люди перестали верить в богов, и наступила эпоха, когда те стали слабеть. И тогда обезьяны поняли, что столичные боги тоже начали терять свою сущность.
– Мы решили, что это наш шанс и упускать его нельзя.
Обезьяны придумали: надо превратить Ямагами из бога в чудовище, а затем уничтожить ятагарасу и всю их страну. Они не давали утихнуть раздорам между Ямагами и Тамаёри-химэ и прилагали все усилия, чтобы накормить бога человеческой плотью и превратить его в людоеда. Они также постепенно подрывали доверие божества к ятагарасу, которые больше не приходили к нему из Ямаути. Больше всего Оодзару ненавидел воронов.
– Я хотел жестоко уничтожить того, кто нас предал, хотел заставить его раскаяться. Я считал, что ради этого мы могли бы даже погибнуть.
– Но зачем надо было губить своих братьев?! – не выдержав, вскричал Надзукихико.
Оодзару саркастически рассмеялся.
– Я ведь говорил: мы уже единожды умерли. И важнее развития моих соплеменников, которых я любил как детей, важнее существования моих братьев, которых считал своей кровью и плотью, было для меня заставить вас заплатить. Этого желало и мое племя. Тебе нет смысла сейчас что-либо говорить.
– Я не понимаю. Ничего не понимаю.
Надзукихико стало страшно. Он не мог уразуметь, как можно так стремиться отомстить, пусть даже пожертвовав своими сородичами. Это непонимание пугало больше, чем само чудище-людоед.
Глядя на него, Оодзару расхохотался.
– Что, не вспоминается? Естественно. Ведь это та часть тебя, которую ты с радостью принял, а когда она стала ненужной, выбросил за ненадобностью. Но то, от чего ты отказался, больше не вернется. Сто лет назад ты, бросив Ямагами, отказался от своих обязанностей прислуживать ему. То есть по своей воле лишился той части, которая прибыла сюда вместе с Ямагами и которую отбросил Нарицухико в миг, когда запечатал Кин-мон, считая, что у него нет другого выбора. А эта часть – не только Ямагами, но и он сам, служивший богу. Он и есть горное божество Ямагами и старейшина ятагарасу, но, уступив это место богу грозы, он отказался от своего имени, а потом и от имени столичного бога, которое тоже стало его половиной. И тогда осталась та часть, которая не была ни хозяином горы, ни столичным богом, ни прислужником. Осталась лишь воля защищать свой народ – забывшая имя, потерявшая память. Остался калека, выбросивший одно за другим все, что его составляло, и теперь, когда Ямаути оказалась в опасности, он вдруг спохватился и помчался собирать остатки. Ты стал не пойми кем – лишь той частью, которая перед лицом кризиса Ямаути пытается защитить свой народ. Поэтому и родилось тело, не обладающее самосознанием и памятью бога, обладающее лишь силой управлять. Последняя капля силы, оставшаяся, когда ты достиг предела, – вот что ты такое. Я удивился, когда увидел тебя впервые.
Оодзару усмехнулся.
– Ты лишился своей сущности бога, потерял память о том, как вместе со мной правил этой землей, и о том, как пришел сюда с Ямагами. Ты стал жалким, убогим. Но я забавлялся, глядя, как ты мечешься, будто малое дитя. Ты теперь – лишь останки, что упорно цепляются за этот мир, пытаясь сохранить хотя бы своих близких. Ты всегда думал только о своем племени.
Оодзару вдруг перестал смеяться и заговорил холодно:
– Поэтому ты ничуть не колебался, когда ради этого нужно было бросить нас и нашего хозяина.
А значит…
– Не считаешь ли ты, что должен покорно принять отмщение от тех, кого предал?
Надзукихико задрожал. Он дрожал все это время – больше он был ни на что не способен.
– Ну что? Хорошо ты жил, забыв свою вину, забыв все то, что было тебе неприятно? Я уверен, что тебе далось это легко. А вот теперь пришло время ответить.
С этими словами Оодзару начал наступать на Надзукихико.
– Смешно. Все забыли, спрятались внутри горы, наслаждались мирной жизнью. Пф. – Он фыркнул. – Ты, правитель, верно, был всемогущ в своем мирке. И потерял всю свою силу, сделав всего шаг наружу. Но и этот выбор совершил ты сам.