Дада
Шрифт:
Еще бросалась манера ее одежды. Она напоминала те иллюстрации из учебника ОБЖ, или стенгазет, где художник в годах, по мотивам своих убеждений о молодежи рисовал хулиганов. Он удивлялся, что можно заправить шелковую рубашку в треники с лампасами вышитыми золотыми нитками, а пышную юбку до пола закончить несуразными огромными кроссовками, как было в прошлый раз. Было ли это модой? Скорее нет, больше походило на издевательство над модниками, какая-то цыганщина. И смелость ее гуттаперчевой позы подходила к адидасам с лампасами, а ее лицо, какое то аристократическое, подходило хорошо к её белоснежной блузке. Она поставила локти на стол, и натянула ворот манишки до ушей, так что он скрыл ее до мочек ушей. И он сидел перед ней завороженный от ее глаз, и смотрелся в них как в черное зеркало, и видел там свой маленький-маленький силуэт. Глаза как у зверя, повадки как у ребенка. Она заплатила за себя сама – воспользовалась его невнимательностью. Он не возразил. После этой встречи
Удача
Сразу после встречи они долго молчали. Но он не беспокоился. Скорее наслаждался. Он как будто замер, трепетно нес в себе это чувство весны и тайком подсматривал за ним в любую свободную минуту. Свободную от домашних хлопот, от вторжения жены. Которая как не кстати была сегодня особенно общительна. «Та квартирка у усадьбы Трубецких, помнишь? – говорила она неторопливо, расчесывая волосы электрической расческой с уймой кнопок. – Там еще где смешной метраж. Я вчера была там с Кристиной, мы решили делать зеркала. Много зеркал, компенсирует, там чуть-чуть буквально не хватает. Она говорит зеркала не надо, забирают энергию, ну а что? Лучше пусть забирают. Чем этот коридор в который носом сразу упираешься. Нет ничего хуже тесноты. Ты слышишь? Кстати, там рядом отличная клиника глаз, я там проверила зрение заодно. Сходи туда, мне Суля посоветовал, у него тоже по вечерам все плыло.» Суля это Сулейман. Розанову достаточно было кивнуть, повторить случайные слова из сказанного, откупиться, и снова незаметно достать из кармана свою невидимую шкатулку и погрузиться в люсид дрим где напротив него она, смотрит на него из шерстяной манишки и только по ее глазам он понимает, что она улыбается.
Прошли сутки или чуть больше, он забылся, снеосторожничал, забыл трепет перед этой хрупкой новой конструкцией в его жизни, и захотел чем-то поделиться. Это так хорошо попадало в одну канву с их болтовней! Обронил фразу, написал. Обронил, но оттуда ничего не откликнулось. Он ходил и прислушивался, ждал когда вернется что-то, загудит телефон, но ничего не возвращалось. Самыми страшными были две галочки напротив сообщения – прочитала. Он продолжал жить тот день как будто обычно, но внутри его закручивалась стальная пружина. «Затянул. Ну точно затянул! Надо было сразу писать.» Да и неспроста были те моменты холода. Он заметил их еще в ходе встречи – временами она вдруг закрывалась, забывала совсем слушать его и пропадала где-то в себе. Он не придал значения – теперь выходит зря! «Алё, Леня» – Гафт фыркнула на него, чтобы привлечь внимание – у нее были заняты руки. Надо было с чем-то помочь. Леня машинально кивнул, как будто откликнулся, но с места не встал. Сам в это время безмолвно молил, чтобы ответ на его зов пришел хотя бы до ночи. Гафт недовольно фыркнула и сделала все сама.
Молитвы его были напрасны. Лежал всю ночь замерев, иногда сваливаясь в дремоту. И когда он ходил по скользкой границе сна, то иногда оступался и вздрагивал. А один раз он снова попал в руки призрачного сновидения и почему-то встретил там доктора. Розанов пытался поздороваться с ним, но Любин его не узнавал, даже когда тот напомнил про их сеанс. Потом доктор его узнал, но почему-то был на него зол и пытался прогнать как какого-то назойливого попрошайку. Леонида Андреевича это возмущало, но сделать ничего не удавалось. С этим досадным чувством он в очередной раз вздрогнул и проснулся. И в этот раз обнаружил, что так и прошла вся ночь – по кромке бархатных штор уже просвечивало зарево.
Во время супружеской утренней церемонии пуговки блузки совсем его не слушались – то и дело выскальзывали из пальцев. Гафт уже давно застегнула манжеты и устала придерживать волосы – так долго он копошился.
– Ты плохо спал ночью.
– Зуб разболелся.
– А чего таблетку не выпил?
– Выпил, выпил, всё равно болело.
– Ты говорил во сне.
Два пальца сжали последнюю пуговку так, что она выскользнула.
– И что я говорил?
– Не знаю, не смогла разобрать.
– Жаль.
Последняя пуговка попала в свою петельку, и он глубоко вдохнул. Ложь про зуб была конечно идиотской, ведь Гафт прекрасно знала его стоматолога – скуластого галантного кокаиниста с кучерявой челкой. Когда он слышал, как тот зычно хохочет в разговоре с Томой, то заподозрил даже, что между ними были какие-то намеки на романтику. До того мучился подозрениями, что даже пожалел, что на работу супруги ездили отдельно и в рабочее время вместе не обедали. Так было заведено между ними, чтобы держать строгую грань между домом и работой. И только она закрыла за собой дверь этим утром, он тут же без особого плана позвонил, чтобы записаться к зубному. Дальше надо было бы сломать себе зуб для достоверности, но об этом он пока не думал. К счастью, оказалось, что стоматолог в отпуске – через несколько дней можно будет сказать, что прошло само и позабыть об этом. Не выпуская телефона из рук, он решил, что пришло время звонить Рите. Сил на
Они встретились в обед и беседа завелась ровно с того же места, где прервалась. Как будто со вчерашнего дня они замерли, затаили дыхание и только увидев друг друга отпустили заводной ключик. Пружина дала ход и куколка напротив него сказала, что может быть и любила бы стихи Бродского, если бы никогда не слышала, как он сам их читает. То было в продолжение какой-то темы, на которой они разошлись. Пока ждали первую еду, она то и дело поправляла свой пуховый палантин, похожий на воздушную паутинку. Она в нем была как будто муха-цокотуха, цокая каблучками убежала от какого-то паука, запудрив ему голову. Он, наконец, обратил внимание, что ни разу не видел на ней макияжа. Или, может быть, это был тот макияж, который по задумке остается незамеченным. Принесли ассорти экзотических десертов в фигурной тарелке с широкой каймой, все разных цветов и фактуры. На этот раз Рита съела всё. На каждую конфетку у нее была какая-нибудь уникальная мимика – такое подвижное было ее лицо, такое живое! На гладкой конфетке, по форме напоминавшей лысину Любина, Рита заговорила про его сеансы. Тут Леонид Андреевич и не преминул спросить, конечно деликатно, зачем она ходит к нему. Ее до этого подвижное лицо на секунду замерло и вопрос вернулся к адресату.
– Я? Чтобы знакомиться с красотками.
– Ну вот, ты шутишь, и я тогда как-нибудь пошучу.
В этот момент Розанов обнаружил себя весьма бестактным и напористым. Нужно было скорейше сгладить вопрос. Он тут же отступил и открылся сам – в красках описал все свои приступы до единого. Изначальный, который застал его врасплох, затем его скромных последователей на площадях, рынках, некоторых проспектах, и завершил последним происшествием, которое и привело его к встрече с Ритой. Он заметил еще, что советские идеологи сделали Москву просторной, рассчитывая видимо на большого, всесильного, глобального советского гражданина. Но советский гражданин как-то быстро выдохся, не дождавшись коммунизма, и в итоге получился прекрасный полигон для агорафобов. Они стали перечислять места – Поклонная гора, Красная площадь, всё Садовое по периметру, про спальные районы и говорить нечего, куда ни глянь, везде открытая площадь да много людей. Хоть на улицу не выходи! Ее хохот снял напряжение, можно было продолжать. Нам с вами это может быть не так смешно, но магия их совместного присутствия в том и заключалась, что с ним она могла смеяться просто от любой глупости. Хохотала она, кстати, весьма своеобразно, зажмурив глаза и почти с визгом. Непременно от души. Она подвела итог: «Видишь, все-таки эти приступы были не случайны.» Намекая, конечно, на их встречу. А потом начала ковыряться в тарелке и замолчала. Он уже было начал извиняться, мол, не рассказывай. Но она тут же начала. Оказалось ничего страшного – развод с мужем, переживания. Ну, как развод. Сказала что развестись они не могут. Почему?
– Ему колдунья сказала паспорт выкинуть.
– Какая колдунья?
– Ну он нашел какую-то тощую патлатую кошелку у себя в Саратове, всю в бусах, кольцах смешны, бижутерии, с бледным видом. Говорит, она теперь его личная колдунья. Паспорт сжег.
Леня недоумевал от услышанного, но вместе с этим только сейчас в нем проявилась досада от того, что у Риты оказывается есть какой-то муж. И почему-то его в то же время никак не смущало, что сам он глубоко женат и даже не собирался разводиться. Однако на мгновение он вспомнил про свое кольцо, содрогнулся, от мысли, что забыл снять его. Правая рука тут же невпопад нырнула в карман, где большой палец прощупал основание безымянного. Кольца к счастью не было. Не то, чтобы он собирался вечно это скрывать, но раз уже начал, то лучше быть последовательным и подождать подходящего момента. Пока в Розанове воевали чувства, Рита уже открыла фотографию на телефоне: сквозь скользящие блики удалось разглядеть странную пришибленную костлявую девушку в черном платье где-то на улице, перед фасадом старого дома с анималистическими барельефами, и рядом с ней молодой человек с гордо поднятой головой. Он со своей ухмылкой смотрелся чрезвычайно дерзко. Шерстяной костюм, воротник стоечка. Разглядывая фото, Леня все же переработал внутри себя всю нелепость этой истории и тогда расхохотался.
– А как он путешествует без паспорта? – недоуменно спросил он, поправляя салфеточку заткнутую под воротник, которая зацепилась за стол когда он наклонился чтобы всмотреться в картинку.
– Не знаю! У него компания за границей, я не представляю что он думает дальше делать.
Розанов осторожно вывел к вопросу об их нынешних отношениях. Рита над мужем только потешалась, и выходила благоприятная картина. Выходило, что она уже точно была в поиске, но в части брака оставалась заложницей положения. И его ревность тогда стала отступать.