Дахут, дочь короля
Шрифт:
Спутники Руфиния не двигались. Ему следовало спешиться. Спрыгнув с коня, он поднял руку и произнес:
— Приветствую вас. Я — Руфиний Мак-Марибанни Галльский из-за моря, пришел сюда в Муму от короля Конуалла Коркка, который поручил мне принести весть его дорогому другу, ученому поэту Лейдхенну Мак-Борхедо. Мы долго путешествовали, разузнавая дорогу. Имею ли я честь обращаться к нему самому?
— Да, — сказал тот мужчина, что в возрасте. — Так вы от Конуалла? Тысяча приглашений! — Он выступил вперед, обнял приезжего и расцеловал его в обе щеки.
— Вы оказываете мне больше уважения, чем я того заслуживаю, — ответил Руфиний. — Простите же мне, чужеземцу, если я не сведущ в правилах приличия, необходимых моему почтенному хозяину.
Лейдхенн проглотил
— Вы в самом деле мои гости, Руфиний Мак-Марибанни, вы и ваши люди, и находитесь под моим покровительством. Идемте, не беспокойтесь, позвольте моим домочадцам позаботиться о вас. Если у вас есть желания, исполнить которые в наших силах, — лишь дайте знать.
Затем последовала обычная суета. В это время Лейдхенн представил своего спутника, который действительно оказался его сыном, студентом Тигернахом, и задал несколько невинно звучащих вопросов, о том, как поживают незнакомцы и что привело их в эти края. Руфиний оценил по достоинству ту проницательность, с которой было определено его положение в обществе. Он не забыл упомянуть о том, что кроме как говорить он может еще и читать, и писать на латыни; а последнее он, в частности, с радостью продемонстрировал бы любому заинтересованному. Это умение тут же возвысило его до ранга, близкого поэту, что было более или менее равно положению друида. Что касается его целей, то это была долгая история. Очень кстати было посоветоваться с хозяином до того, как поведать ее на празднике, что устроил Лейдхенн. Некоторые из его рассказов могли оказаться не для всех ушей.
— Поэтому не упрекайте моих людей, если первое время они будут молчаливы. Это не значит, что они недружелюбны, просто находятся под гейсом до тех пор, пока я не дам им разрешения. В любом случае они мало знакомы с вашим языком и ничего не знают о диалектах Миды. Вы ведь слышите, как мне трудно говорить.
— Вы говорите хорошо, — любезно произнес Лейдхенн, — тогда как я испытываю нехватку латинских слов.
Он ни в чем не проявлял настойчивость по отношению к своим гостям, кроме стремления устроить их как можно удобнее. Руфиний же принимал гостеприимство так, словно обнаружил его на необитаемом острове, словно из хижины пастуха попал во дворец племенного короля, но и на самом деле с тех пор, как он покинул замок, он не встречал ничего подобного. Поев и выпив эля, он был отправлен в баню, чтобы отпарить грязь. Выйдя оттуда, он обнаружил ожидающую его чистую одежду. Слуга пояснил, что женщины забрали его платье постирать к ручью, а эта — подарок хозяина. В его распоряжении было собственное спальное помещение; маленькая спальня, одна из нескольких в главном здании, образованная перегородками, не достигающими до потолка, но довольно высокими. Слуга сказал, что при желании можно получить девушку, и добавил, что она прелестна и искусна и будет вне себя от счастья поближе познакомиться с человеком из-за границы. Руфиний ответил, что весьма благодарен, но в данный момент больше бы желал встречи с поэтом.
Он взял с собой выбранную им у лучшего городского ювелира сердоликовую брошь в качестве заблаговременно приготовленного подарка в обмен на одежду. Во время пира он поднесет настоящие дары…
Лейдхенн принял его в просто обставленной хижине.
— Это для того, чтобы я мог побыть сам с собой и посочинять или поговорить с кем-нибудь наедине, — пояснил он. — Но, раз день хороший, может, вместо этого погуляем?
Охрана за ними не последовала. Она и не была ему нужна. те люди, что встретили их, носили оружие лишь для того, чтобы подчеркнуть его статус. Вскоре он и его посетитель уже прохаживались по траве. Пчелы жужжали в клевере, его белые головки склонялись в ответ на то, что шептал ветер, высоко ввысь взмыл жаворонок.
— Так что вы собираетесь мне поведать? — поинтересовался Лейдхенн.
Руфиний отрепетировал в уме свою речь, постаравшись, чтобы в ней не звучала фальшь.
— Я говорил уже, что принес вам приветствие от короля Конуалла Коркка. У меня с собой подарки, которые он попросил вам передать. Дела у него идут хорошо, и он желает того же вам и своему молочному брату королю Ниаллу. У меня есть что рассказать, но это я могу сделать и перед всеми. Я не поеду к Ниаллу. Во-первых, здесь, в Муму, ходят слухи, что он воюет с уладами и, вероятно, не вернется раньше поздней осени или даже зимы. Во-вторых, с моей стороны это было бы опрометчиво. Я не стану вам лгать; здесь я называю себя Галлом, как и представился. Но живу я в Исе, королю которого служу, а мои спутники — это его воины.
— Ис! — вырвалось у Лейдхенна. Он остановился посередине тропы, обернулся и гневно вытаращил на него глаза.
— Умоляю вас, выслушайте меня.
— Я должен это сделать, — прорычал Лейдхенн, — вы мой гость.
— Можете прогнать меня, коли пожелаете; но, пожалуйста, выслушайте меня сначала. Не забывайте, что я пришел от короля Конуалла. По большому счету, у Муму с Исом хорошие отношения. А сами вы — выходец из Муму, не правда? Мне поручили поговорить о развитии торговли и других подобных вопросах, где могут быть общие интересы. Когда я услышал об отъезде Ниалла, мне пришло в голову, что боги, возможно, занесли меня в Эриу в нужный год. Король Иса прекрасно знает, какого злейшего врага он имеет в лице Ниалла. Чувства этого он не разделяет. Куда с большим удовольствием он заключил бы мир и наладил отношения. У меня появилась мысль, что лишь сейчас будет шанс проехать на север и потолковать с выдающимися людьми, которые смогут потом передать мое послание, и между делом подсказать, есть ли надежда на примирение. Конуалл не верил, что это возможно, но намерение мое одобрил и первым предложил отыскать вас, как самого мудрого. — Улыбка исказила шрам на щеке Руфиния. Он расправил плечи, обнажив грудь. — Вот я и здесь.
Взгляд Лейдхенна смягчился. Он сурово кивнул.
— Боюсь, Конуалл Коркк прав. Ниалл Девяти Заложников никогда не прощает.
— Но и враги часто обмениваются словами.
— Верно. — Лейдхенн взъерошил свою бороду и размышлял. — Да будет долгой жизнь славного Ниалла, который был ко мне так великодушен. И тем не менее у Морригу есть ее собственные темные пути — как и у всех богов, — и в один прекрасный день каждый из нас умрет, и новые люди принесут новые времена… Знание — это напиток, которым никогда не утолишь жажду. — Внезапно в нем проснулся энтузиазм: — А вы живете в Исе! В Исе, где сотни башен! — Он сжал обе ладони Руфиния в своих руках. — Вы можете оставаться здесь, сколько пожелаете, и мы будем с вами беседовать, и, может быть, я сумею сделать что-то еще.
— Вы, — как говорится слово — великодушный — душа ваша необъятна, как небо. — Руфинию было непривычно осознавать, что он испытывает необычное чувство благодарности.
После он занялся очаровыванием местных жителей. Это не составляло особого труда. В основном, он рассказывал о легендарном городе. Особой враждебности они к нему не испытывали. Многие потеряли своих родных вместе с флотом Ниалла, но это произошло пятнадцать лет назад, и теперь казалось капризом войны и погоды; осталось лишь немного таких, кого больно ранило воспоминание об умерших. За Ниаллом они бы последовали, но только его одного грызла неутихающая ненависть.
Оттого, что Руфиний учился в Исе и в империи, он, — сбежавший холоп, разбойник, разведчик, собирающий свою информацию по крохам, как сорока, — здесь воспринимался как ученый. Лейдхенн обращался с ним дружески, Тигернах почтительно, приходившие вожди и судьи почти робко, все остальные — застенчиво. Когда подавали мясо, он получал спинку животного, вторую от бедра, которой обносили королей и поэтов; и сидел в верхней части зала, по правую руку от Лейдхенна; и стул его был лишь чуть-чуть пониже; кроме того, он обладал привилегией передавать своему хозяину каждый третий рог с элем, тогда как жена Лейдхенна посылала каждый третий его рог их гостю. Ему позволялось ходить куда он пожелает, даже в самые святейшие рощи, к источникам и скалам. Его совет и благословение ценились намного больше любых материальных благ.