Дакия в огне. Часть вторая. Дакийский самодержец
Шрифт:
Клондик уселся по левую руку от князя. Это был вождь одного из бастарнских племён.
Клондик прибыл вчера. С ним прибыло и до ста воинов бастарнов. Они выделялись своим крупным телосложением и оружием. Как и германцы, бастарны предпочитали в сражениях орудовать не мечами, а огромными секирами. Это было их прирождённое оружие.
Бастарны являлись восточной ветвью кельтов и обитали по северным склонам Карпских гор и вплоть до среднего течения Борисфена (нынешнего Днепра). Клондик, как и все кельты и германцы, морщился от вина, но за то обожал пиво, и сейчас налегал исключительно
А ещё здесь же находился и посланник Децебала. С ним мы познакомились. Это был Скорио, сын одного из ближайших соратников дакийского царя. Скорио больше слушал соседей и лишь односложно отвечал, если кто-то к нему обращался.
Медовуха и греческое вино лились рекой.
Так же гостям предлагали квас и пиво. Слуги разносили яства, по большей части приготовленные на карпский, то есть на склавинский манер. Среди мяса преобладала дичь, а ещё было много солонины и различных блюд из грибов и ягод, причём из ягод как свежих, так и замороженных. Развлекали собравшихся музыканты, игравшие на свирелях и дудках, и бившие в тамбурины и бубны. Ну и тут же крутились нелепо одетые скоморохи, которые дурачились и безудержно кривлялись. Однако всем приглашённым показалось этого мало, и они начали бурно выражать нетерпение.
Многие из-за этого нетерпения стали стучать кубками о столешницы.
И вскоре появился тот, кого с самого начала все ожидали…Два отрока ввели его в палаты и, подведя к лавке, усадили на неё.
Затем подали ему древний струнный щипковый музыкальный инструмент, который склавины и карпы использовали уже на протяжении нескольких веков и который они переняли скорее всего у своих соседей, живших дальше к северу. Инструмент этот назывался гуслями.
Но эти гусли были особые. Старинные, переходившие по наследству. И очень внушительные.
Приведённому музыканту все одобрительно захлопали. Карпы его уже знали. Это был сказитель, которого звали Буяном.
***
У Буяна невольно вырвался из груди глубокий вздох. Он нащупал амулет, выточенный из кости какого-то древнего животного и висевший у него на груди (это скорее всего была кость заросшего шерстью доисторического слона, которого северные народы до сих пор встречали, поклонялись ему и называли его мамонтом), прикоснулся к амулету губами, что-то прошептал. Затем обвёл гостей невидящим взглядом, поблагодарил за приглашение и… Заиграл. Искуссно и почти не касаясь пальцами на своём необычном инструменте.
Сказитель стал исполнять недавно сочинённую им былину.
Хотя слава об этом сравнительно молодом сказителе зародилась недавно, но она успела перешагнуть за пределы обитания уличей. Песни его теперь исполнялись и на пирах у князей и старейшин антов, карпов и даже у северных венедов. И на всём этом пространстве, где по существу говорили на одном языке, на праславянском, и поклонялись одним богам во главе с Перуном, он теперь по праву считался лучшим сказителем. А вообще Буян был для сказителя совсем не старым, ему едва перевалило за двадцать пять лет, и он был от рождения слепым.
Это между прочим придавало особенную убедительность и красоту его пению. Он из-за этого в
***
Голос у Буяна был тоже необыкновенным и при этом постоянно менялся. Казалось он пел несколькими голосами. Или вернее, если закрыть глаза, то можно было бы подумать, что пел не он один, а пели сразу трое сказителей. У одного из них голос был низким. У второго средним. И у третьего почти что детским.
То есть, его голос то становился тонким-тонким, потом тихим, почти переходившим на шёпот, и его едва было слышно, то громким, даже очень, то начинал дрожать. Буян пел о славном прошлом карпов, об их извечной борьбе с кочевниками, приходившими из степей и сеявших смерть и разрушения. А ещё он пел о древних героях, которые не щадили живота своего, защищая родную землю.
Главными героями его недавно сочинённого сказания выступали новые лица. Ими стали богатырь Велеслав и его помощник, отрок Словен. Кстати, замечу, что этот самый Велеслав являлся не каким-то там выдуманным героем, а считался предком и основателем рода Драговита, и жил он ещё два века назад, при дакийском царе Буребисте, объединившим свою страну и сделавшим её самой могущественной в Восточной Европе.
Большинство из пирующих уже не отвлекались на разговоры и питьё, и все внимательно слушали слепого сказителя.
Только Драговит в пол уха его слушал. Он осторожно разглядывал пирующих и размышлял.
Драговит испытывал удовлетворение оттого, что сумел добиться намеченного, хотя и знал, что за его спиной созрел опасный заговор, составившийся из части старейшин. Заговор этот возглавил тщеславный Хвалимир. И вот этого интригана, Драговит, кажется, на этот раз переиграл и уложил на лопатки.
Драговит покосился влево и взгляд его упёрся в дакийского посланника.
***
Дак почувствовал, что князь смотрит на него. Их взгляды встретились. Скорио не выдержал взгляда Драговита и опустил глаза. Как будто он чувствовал за собой какую-то вину. Или в чём-то провинился…
Хо-о-отя, может так оно и есть… Вирута, супруга князя, открыла Драговиту на днях секрет. Этот юноша, уже дважды посещавший Тамасидаву, ещё с первого раза стал засматриваться на их младшую дочь, на Беляну. Она ему явно понравилась. И они даже уже несколько раз успели встретиться на едине.
Вирута ещё сказала Драговиту: «Ты знаешь, наверное, скоро нам надо ждать сватов, дорогой… Я чувствую, что Беляне не долго осталось ходить в девках.» Но Драговит отвлёкся от этих размышлений и тут же вспомнил о главном, о письме, которое Скорио передал ему в этот приезд.
В своём последнем послании царь даков просил князя прийти к нему на помощь, и клялся Замолксисом и даже ещё и карпскими богами, что не жаждал войны, а значит Рим её развязал по собственной воле, с определённой целью. И развязал её Рим для того, чтобы уничтожить Дакию, расправится с ней окончательно, ну а потом, уже следующей его жертвой, неизбежно станут соседи даков.
Децебал также просил с помощью не затягивать, а то может случиться и так, что будет уже поздно.
Драговит отпил немного медовухи и, повернувшись к бастарнскому вождю, склонился к его уху и спросил: