Далее... (сборник)
Шрифт:
Гости ели и пили, шутили и смеялись, а скрипач — руководитель оркестра — подошел к столу, склонив голову к скрипке. И теперь уже соло, медленно проходя за спинами гостей, стал сплетать венок из еврейских мелодий.
Струны звенели, пели, заливались соловьем, лепетали, как дитя в колыбели, сплетали вокруг гостей длинные многозвучные праздничные ленты, тешили, радовали душу. Чистые лица, глаза.
Играйте, музыканты. До самого рассвета.
Играйте веселое и печальное.
Играйте так, чтобы стекла звенели…
Вторая свадьба.
Точно такая же, как первая.
Ничем не уступает.
Тот же оркестр, тот же ресторан, так же много гостей, так же организована на широкую ногу.
Жених и невеста, Фрейдка и Виктор, оба студенты Политехнического института, влюбились друг в друга не на шутку. Чего тут только не было — переживания, огорчения, все сладкие и горькие томления первой любви.
Родители Фрейдки — еще молодые люди. Отец — доктор Давид Наумович Вайнер — работает хирургом в детской больнице, мать — Сарра Лазаревна — учительница.
Дом ведет старая мама Сарры Лазаревны — бабушка Лия. Она еще прочно сидит в седле — бабушка Лия, еще полноправная хозяйка в доме. Вмешивается во все дела детей, точно дочь и зять ее были в самом деле малолетками. Вся семья ест то, что она готовит. А готовит она так, как захочет. Дочь, скажем, и есть дочь, но бабушка Лия порой не прочь расчихвостить и зятя — доктора; о внучке Фрейдке и речи нет. Бабушка Лия никогда не была ни в школе, где работает дочь, ни в больнице, где лечит детей зять. И уж тем более в Политехническом институте, где учится внучка. Но она в курсе всего, что у них происходит. Хотя дети посмеиваются над ее владычеством, но втихомолку радуются ему, сами этого не замечая — пусть она до ста двадцати лет так хозяйничает и остается таким казаком — их старая мама. Ей первой открылось, что внучка влюблена. Сидели как-то вечером за ужином. Хотя время уже было позднее, Фрейдка, как обычно, задерживалась. Бабушка Лия обхватила стакан с чаем обеими руками, как-то более сосредоточенно, чем обычно, согревала руки о него. Покряхтывала, вздыхала и вот так, кряхтя, вдруг промолвила:
— Сами увидите, что я права, — дети играют в любовь.
— Откуда ты это взяла, мама? — засмеялась Сарра Лазаревна.
— Я это взяла? Горести мои это взяли. Как же так? Разве я не вижу, как она худеет с каждым днем, в каком чаду ходит, разве я не вижу? Да и что же я, слепая? Вон как он все время вертится под окнами… Разве я не вижу?
— Играть в любовь как будто совсем не так худо, мама?
— Да, но с кем-нибудь подходящим.
— А ты уже знаешь, что здесь что-то неподходящее?
— Да не я знаю! Мои беды знают!
— Что же они знают?
— Во-первых, это не еврейский мальчик.
— А во-вторых?
— Тебе еще надо во-вторых?
— Что же, милая теща, прикажете делать? — подмигнул зять.
— Ты, зятек, можешь смеяться себе на здоровье, сколько хочешь. Но я тебе скажу свое: прежде всего надо устроить, чтобы парень не вертелся все время под окнами.
— Ты права, в городе парков много.
— Да нет, говорю, чтобы он не где-то болтался, а вот здесь, в доме.
— Тогда во-первых будет уже не «во-первых», тещенька милая!
— Смейся, смейся! Что у этой старухи в пятке, у других, молодых, в голове не ночевало. Даже если они доктора. Всем известно, что сейчас с такими вещами не считаются. Но приличным молодым человеком из хорошего дома должен он быть? Пожалуйста, пусть приходит, мы тоже на него посмотрим, послушаем…
Короче говоря, Виктор начал бывать в доме, поначалу парочка немного стеснялась, но со временем все привыкли. Да и правда, одно удовольствие поглядывать, как они сидят рядышком, согнувшись над книгами и чертежами, как будто учат что-то, как будто готовятся день и ночь к сессиям, как они это называют, а сами пламенеют да витают в облаках — разве бабушка Лия не понимает, что делается? Да ладно. Не такой плохой парень, этот Виктор. Стройный, черные глаза смотрят с добротой, улыбка умная, да и тихий, вежливый — радость перекинуться с ним несколькими словами. Он говорит, что Фрейдку любит как жизнь. И так оно и есть. Иначе — о чем бы им столько разговаривать? Говорят, говорят и никак не могут наговориться. И зачем им так поздно сидеть? Сидят и сидят, может, до двух ночи сидят. Никак не могут расстаться. Поверьте бабушке Лии — она понемножку вызнала у них, что к чему. У него самые серьезные намерения. Он вообще серьезный парень. Не прощелыга, как другие, не пустельга, не мот, не забияка, не обманщик, упаси боже, не кружит девушкам головы. Там, в институте, он получает самую большую стипендию, цели у него самые высокие — погодите, говорит, он на институте не остановится. И тянет, видно, Фрейдку за собой. Где же лучше найдешь, а? Конечно, он не говорит по-еврейски, но сколько, если начистоту, знает Фрейдка по-еврейски? Он называет ее «бабушкой Лией» так же ласково, как и внучка. Бабушка Лия разговаривает с ним по-молдавски, точь-в-точь как когда-то в местечке разговаривала с молдаванами, когда они приходили к ее Лейзеру, мир праху его, заказать упряжь, вожжи, шлеи для коней. Лейзер был простым кожевенником. Зато понятливый человек, умница — если молдаванин оставался у них с ночевкой, Лейзер велел ему постелить самую лучшую постель, подать самый лучший ужин. «Слышишь, Лийка, — обращался он к ней, — когда-нибудь наступит время, когда все люди и все народы станут братьями. Пророк Исайя еще предсказал это. Зачем же так долго ждать, чтобы нас с тобой уже при этом не было?..» Вот если бы ее Лейзер жил теперь! Интересно, что бы он сказал? Он бы сказал, что в доме затевается совсем не плохое дело. Он, наверно, тешился бы тем, что дети так по душе друг другу. Человек должен прежде всего быть человеком. Если ты даже тысячу раз еврей, но не человек, так свинья тебе товарищ. К тому же видишь, как они просто исходят от любви друг к другу. Что может быть вообще на свете сильнее любви? В ее время вроде об этом и не подозревали. И ничего страшного. Прожила с Лейзером жизнь. Но для детей — для Давида и Сарры — это самое главное. Больше ничего им и знать не надо. Одно им подавай: любят ли влюбленные друг друга по-настоящему… Если, мама, они по-настоящему друг друга любят, о чем еще беспокоиться? У Давида и Сарры вмиг согласия добились. Еще в прошлом году не возражали, чтобы дети поженились. Сколько ночей баба Лия провела без сна на своей постели, ворочалась, мяла старые кости свои, все прикидывала да взвешивала… Тысячу раз «да» и тысячу раз «нет». Летом Фрейдка прокатилась с Виктором к нему в деревню. Вернулась на седьмом небе от счастья. До чего же ей повезло! Отец и мать Виктора так ее полюбили: «Больше чем ты, бабушка Лия…» Кто разберет, может, это действительно счастье? Простые честные люди, колхозники, трудяги — каким был ее Лейзер, — беда ли, что они не знают библии и талмуда? А Лейзер, что ли, в профессорах ходил? Лишь бы дитя было довольно. В этом году они оба кончают институт. И уже будут женаты. Обоих пошлют работать в одно место, или же вместе пойдут учиться дальше. Без согласия бабушки Лии, конечно, не обошлось. Уважение и почтение, и последнее слово пока еще оставались за ней. И она таки сказала «да». Еще бы она сказала «нет»! Она, слава богу, еще при своем уме.
И вот теперь играют счастливую свадьбу.
Музыканты наяривают, гости танцуют. Вот уже уселись за столы, где коврижки и водка, коньяк и закуски. У приглашенных слегка порозовели лица. Ноги стали легче. Глаза блестят. Настроение лучше не придумаешь. Все вокруг вертится, вертится, вертится.
Гости снова танцуют.
Столько народу, не сглазить бы!
Пара за парой. Круг в круге.
Друзья и подружки невесты и жениха. Студенты, студентки. (Минутка. Расступитесь немножко. Молодежь танцует ча-ча-ча. Ах, как у них каждая жилочка пляшет, у этих молодых!)
Врачи — друзья Давида Наумовича, учителя и учительницы — сослуживцы Сарры Лазаревны. (Ну-ка, музыканты, вальс. Легкий воздушный вальс. Танго. Танго на скрипке. Порхают веера. Плывут обнаженные плечи. Пальцы едва касаются пола.)
Сторона невесты. Родственники бабушки Лии, две сестры доктора со своими мужьями, соседи, добрые друзья. Кто-то надумал затеять хору. Поднимайтесь, друзья, кто умеет водить? Бабушка Лия тоже еще кой для чего годится! Бабушка Лия машет платочком!
Сторона жениха. Отец и мать Виктора. Их бригадир. В синем костюме, с подстриженными усами. Тетя Виктора. Несколько смуглых застенчивых девушек. Они приехали с бочкой вина, с круглыми плетеными куличами. Со свадебными полотенцами, присобранными на плечах. (Гей, музыканты, волох, хору, родимую молдовеняску, руки на плечи. Поворот в одну сторону, поворот в другую. Колени взлетают в воздух. Все ноги притопывают в такт. Круг в кругу. И в этом кругу еще круг. Быстрей-быстрей! Загоревшиеся лица. Чубы на лбах. Еще, еще раз.)
Бабушка Лия пляшет посередке. Танцует одна, одна-одинешенька, это ее особая пляска. Ее собственная. Платок с головы соскользнул у нее на плечи. Белый, жиденький кренделек волос растрепался. Голова с лукавым кокетством склонилась к плечу. Ее поднятые руки, как два расправленных крыла. В одной руке конец платка, другой рукой она прищелкивает в такт музыке. Вот она нагибается и присматривается к чечетке, которую выбивают ее ноги. Потом она на миг выпрямляется, устремляет взгляд ввысь и застывает где-то далеко в поднебесье.
— Поздравляем, бабушка Лия!
— Пусть счастье вам улыбается, друзья мои!
— Чтоб вы, бабушка Лия, еще праправнучка дождались!
— Спасибо, и вам того же!
— Пусть не коснется вас дурной глаз!
— Ай-ай, я уже не танцевала бог знает сколько!
— С вами, бабушка Лия, никакая молодка не сравнится — так скачете!
— Для последнего раза набираешься молодых сил.
— Бросьте, бросьте, последний раз — это для наших недругов.
— Что вы говорите! Ноги уже не ноги. Глаза уже не глаза. Сердце уже не сердце. Но разум — еще разум. И воля еще воля. Тьфу! Трудно пускаться в пляс на старости лет.