Далекие часы
Шрифт:
— Она принадлежала отцу, — сообщила Перси.
При звуке ее голоса я подскочила, но не оглянулась, и когда я снова посмотрела на репродукцию, мое восприятие изменилось, я увидела в стекле свое собственное затененное отражение и отражение Перси за моей спиной.
— Она пугала нас до полусмерти.
— Могу понять почему.
— Папа считал, что бояться глупо. Что лучше извлечь урок.
— Какой урок? — спросила я, поворачиваясь к ней лицом.
Она коснулась стула у окна.
— О нет… — Я еще раз вымученно улыбнулась. —
Перси медленно моргнула, и на мгновение мне показалось, что она будет настаивать. Но нет, она только произнесла:
— Урок, мисс Берчилл, состоял в том, что когда разум спит, из подсознания лезут чудовища.
Мои руки стали липкими, жар поднялся от ладоней к плечам. Но не могла же она прочесть мои мысли? Не могла узнать, какие чудовищные вещи я воображаю с тех пор, как нашла письмо, какие нездоровые опасения питаю, как опасаюсь, что меня вытолкнут из окна.
— В этом отношении Гойя предвосхитил Фрейда.
Я вяло улыбнулась, краска залила щеки, и я поняла, что больше не выдержу этого напряжения, этих уловок. Я не создана для подобных игр. Если Перси Блайт известно, что я обнаружила в архивной, если известно, что я забрала это с собой и просто обязана исследовать дальше; если все это — изощренный план, чтобы заставить меня признаться в обмане, чтобы всеми доступными способами помешать обнародовать ложь ее отца, то я готова. Более того, я нанесу удар первой.
— Мисс Блайт, — начала я. — Я кое-что нашла вчера. В архивной.
Ее лицо исказилось от страха, краски мгновенно схлынули с него. С не меньшей быстротой она сумела скрыть страх и моргнула.
— Неужели? Вряд ли я смогу угадать, мисс Берчилл. Вам придется рассказать мне, что вы нашли.
Запустив руку в пиджак, я достала письмо; постаралась унять дрожь в пальцах, передавая его Перси. Я следила, как она выуживает очки для чтения из кармана, подносит их к глазам и изучает страницу. Время тянулось бесконечно. Она легонько провела кончиками пальцев по бумаге и выдохнула:
— Да. Понятно.
Казалось, она даже испытала облегчение, как будто мое открытие было не тем, чего она опасалась.
Я подождала продолжения и, когда стало ясно, что его не будет, заявила:
— Я очень обеспокоена… — Несомненно, это был самый сложный разговор, который мне когда-либо приходилось заводить. — Видите ли, если существует хоть малейшая вероятность, что «Слякотник» был… — Слово «украден» я озвучить не сумела. — Если существует хоть малейшая вероятность, что ваш отец прочел его в другом месте, как, судя по всему, утверждается в этом письме… — Я сглотнула, комната кружилась перед глазами. — Издатели должны об этом узнать.
Она очень аккуратно и решительно сложила письмо и только затем ответила:
— Позвольте успокоить вас, мисс Берчилл. Мой отец написал каждое слово этой книги.
— Но письмо… Вы уверены?
Открывшись ей, я совершила огромную ошибку. Чего я ожидала от нее? Честности? Благословения на наведение справок, которые лишат ее отца литературного доверия? Вполне естественно, что дочь поддержит его, в особенности такая, как Перси.
— Я совершенно уверена, мисс Берчилл. — Она встретила мой взгляд. — Это я написала письмо.
— Вы?
Резкий кивок.
— Но почему? Почему вы написали его?
Тем более если ее отцу действительно принадлежало каждое слово.
Ее щеки порозовели, глаза засверкали, она явно испытала прилив сил, как если бы питалась моим замешательством. Наслаждалась им. Она лукаво посмотрела на меня — уже знакомым взглядом, намекавшим, что она может поведать больше, чем мне придет в голову спросить.
— Наверное, в жизни каждого ребенка наступает момент, когда отворяются ставни и приходит понимание, что его родители не чужды худших из человеческих слабостей. Что они уязвимы. Что порой они потакают своим прихотям, кормят своих собственных чудовищ. Мы эгоистичный вид, это заложено природой, мисс Берчилл.
Мои мысли совершенно смешались. Я не вполне понимала, как одно связано с другим, предполагала лишь, что это имеет какое-то отношение к огорчительным последствиям, которые предрекало ее письмо.
— Но письмо…
— Это письмо ничего не значит, — рявкнула Перси, взмахнув рукой. — Больше не значит. Оно ни при чем.
Она посмотрела на письмо, и ее лицо замерцало, словно проекционный экран с обратной перемоткой фильма длиной в семьдесят пять лет. Единственным внезапным движением она швырнула бумагу в огонь, где та зашипела и вспыхнула, отчего Перси вздрогнула.
— Как оказалось, я была не права. Это была его история. — Она криво усмехнулась не без желчи. — Даже если тогда он не знал об этом.
Я окончательно смутилась. Как он мог не знать, что это его история, и как она могла считать иначе? Во всем этом не было смысла.
— Во время войны у меня была знакомая. — Перси Блайт села за отцовский стол и положила руки на подлокотники кресла. — Работала в правительстве; несколько раз встречала Черчилля в коридорах. Он повесил на стену табличку: «Имейте в виду, что в этом здании нет места депрессии и нас не интересует возможность поражения. Ее не существует».
Мгновение Перси сидела, вздернув подбородок и чуть сузив глаза, в окружении собственных слов. Благодаря аккуратной стрижке, тонким чертам лица и шелковой блузке за пеленой табачного дыма она казалась почти такой же, как во времена Второй мировой.
— Что вы думаете об этом?
В подобные игры я играть не умею, никогда не умела, в особенности в загадки, которые даже отдаленно не связаны с темой беседы. Я уныло повела плечами.
— Мисс Берчилл?
Я вспомнила статистику, которую где-то прочитала или услышала: частота самоубийств резко падает во время войны; люди слишком заняты выживанием, им некогда много размышлять о том, как они несчастны.