Далекие часы
Шрифт:
Длинные гудки.
— Нет! — рявкнула я в трубку.
Трубка равнодушно посмотрела на меня.
Нетерпеливо подождав, я попыталась снова, без конца прислушиваясь к далеким одиноким гудкам. Я грызла ногти, перечитывала записи и пробовала опять, с таким же успехом. Я даже подумывала позвонить папе, остановило меня только опасение, что волнение может навредить его сердцу. И тогда мой взгляд упал на имя Адама Гилберта на расшифровке оригинального интервью.
Я набрала номер, подождала; нет ответа. Однако я не сдавалась.
Далекий щелчок — кто-то взял трубку.
— Алло, миссис Баттон у телефона.
Я едва не заплакала от радости.
— Это Эдит Берчилл. Позовите, пожалуйста,
— Увы, мисс Берчилл, мистер Гилберт уехал в Лондон. У него назначен прием у врача.
— О! — Из меня словно выпустили воздух.
— Он должен вернуться завтра или послезавтра. Я могу оставить сообщение, и он позвонит вам, когда будет дома, если хотите.
— Нет, — отозвалась я; слишком поздно, мне нужно сейчас… и все же это лучше, чем ничего. — Да… хорошо. Спасибо. Если вы передадите ему, что это очень важно. Мне кажется, я наткнулась на нечто, связанное с загадкой, которую мы недавно обсуждали.
Остаток вечера я смотрела на письмо, рисовала не поддающиеся расшифровке узоры в записной книжке и набирала номер Герберта, слушая призрачные голоса, плененные внутри незанятой телефонной линии. В одиннадцать часов я наконец пришла к выводу, что пора снять осаду пустого дома Герберта и что я временно осталась наедине со своей проблемой.
Когда на следующее утро я отправилась в замок, усталая, с затуманенным взором, мне казалось, что меня всю ночь болтало в барабане стиральной машины. Я сунула письмо во внутренний карман пиджака и без конца проверяла, на месте ли оно. Не могу толком объяснить почему, но, покинув номер, я испытала нестерпимое желание вернуться и надежно спрятать письмо на себе. Отчего-то я и помыслить не могла оставить его на столе. Решение было иррациональным; я вовсе не боялась, что днем на него кто-то наткнется: меня охватила странная и жгучая уверенность, что письмо принадлежит мне, что оно выбрало меня, что между нами возникла связь, оно доверило мне свои секреты. Когда я пришла в замок, Перси Блайт уже ждала меня, делая вид, что выдергивает сорняки из горшка с цветами у главной лестницы. Я увидела ее прежде, чем она меня, потому и догадалась, что она притворяется. До того момента, как некое шестое чувство, крадучись, предупредило ее о моем присутствии, она стояла прямо, прислонившись к каменной лестнице, обхватив себя руками за поясницу и пристально глядя куда-то вдаль. Она была такой неподвижной, такой бледной, что напоминала статую. Хотя и не такую, какую большинство людей согласились бы поставить перед своим домом.
— Бруно нашелся? — крикнула я, поражаясь собственной способности говорить относительно нормально.
Она вяло изобразила удивление и потерла пальцами друг о друга, стряхивая приставшие частицы земли.
— Я не питаю особых надежд. Учитывая, как похолодало.
Перси подождала, пока я подойду, и протянула руку, приглашая меня в дом.
В замке было не теплее, чем снаружи. Более того, камни словно сумели пленить холодный воздух, отчего все вокруг казалось более серым, темным и выцветшим, чем прежде.
Я полагала, что мы направимся по знакомому коридору к желтой гостиной, но вместо этого Перси подвела меня к маленькой двери, спрятанной за нишей в вестибюле.
— Башня, — пояснила она.
— О!
— Для вашей статьи.
Мне оставалось только кивнуть и последовать за ней по узкой винтовой лестнице.
С каждым шагом мне все больше было не по себе. Она права, знакомство с башней очень важно для моей статьи, и все же было нечто неопределенно странное в том, что Перси Блайт решила показать ее мне. До сих пор она была такой скрытной, так не хотела, чтобы я общалась с ее сестрами или изучала тетради ее отца. Обнаружить, что она караулит меня утром на холоде, услышать предложение осмотреть башню без каких-либо просьб с моей стороны… ну, это было неожиданно, а неожиданные поступки меня нервируют.
Я возразила сама себе, что придаю этому слишком много значения: Перси Блайт выбрала меня, чтобы написать статью о своем отце, и она в высшей степени гордится замком. Так что все может объясняться очень просто. Или же она подумала, что чем скорее я увижу все, что необходимо, тем скорее уберусь восвояси и оставлю их в покое. Но сколько бы я не взывала к здравому смыслу, беспокойство не утихало. Возможно ли, что ей известно о моей находке?
Мы достигли небольшой площадки из неровного камня; в сумрачной стене была прорезана бойница, сквозь нее торчал изрядный ломоть Кардаркерского леса, такого великолепного, если смотреть на него целиком, но отчего-то зловещего в подобном ракурсе.
Перси Блайт толкнула узкую дверь с полукруглым верхом.
— Комната в башне.
Она опять шагнула в сторону, пропуская меня вперед. Я осторожно ступила в маленькую круглую комнату и остановилась посередине выцветшего, закопченного ковра. Первое, что я заметила, — свежие дрова в камине, вероятно, в честь нашего визита.
— Вот. — Перси закрыла за нами дверь. — Теперь мы одни.
При этих словах мое сердце забилось быстрее, хотя я не могла понять почему. Мои опасения были беспочвенными. Она была всего лишь старой леди, хрупкой старой леди, которая только что потратила свои скудные запасы сил на подъем по лестнице. Если бы мы затеяли драку, я бы вряд ли ей уступила. И все же… В неугасимом блеске ее глаз чувствовался дух, более сильный, чем тело. И у меня не шло из головы, каким ужасно долгим было бы падение и как много людей уже нашли свою гибель, выпав из этого окна…
К счастью, Перси Блайт не могла прочесть мои мысли и обнаружить в них набор ужасов, какие встречаются только в мелодраматических историях. Она чуть выгнула запястье и произнесла:
— Здесь. Здесь он работал.
После этой фразы я наконец сумела отделаться от мрачных предчувствий и оценить то, что нахожусь посреди башни Раймонда Блайта. На этих книжных полках, повторявших форму стен, он хранил свои любимые книги; у этого камина сидел днем и вечером, трудясь над произведениями. Я провела пальцами по тому самому столу, за которым он написал «Слякотника».
Письмо шепнуло мне в кожу: «Если, конечно, он сам его написал».
— Есть одна комната за крошечной дверкой в вестибюле. — Перси Блайт чиркнула спичкой и развела огонь в камине. — На четыре этажа ниже, но прямо под башней. Мы иногда играли в ней, Саффи и я. Когда были маленькими. Когда папа работал…
На Перси нашел редкий приступ словоохотливости, и я против воли уставилась на нее. Она была маленькой, худенькой и болезненной, и все же в ее сердце горела какая-то сила — сила воли, быть может? — которая тянула меня как магнитом. Словно ощутив мой интерес, Перси убрала спичку, скривила губы в улыбке и выпрямилась. Кивнула мне, швырнув горелую спичку в огонь.
— Прошу, — только и сказала она. — Можете осмотреться.
— Спасибо.
— Но не подходите слишком близко к окну. Долго падать.
С трудом улыбнувшись в ответ, я принялась изучать комнату.
Полки в основном опустели — вероятно, большинство их былых обитателей теперь пылились в архивной, — но на стене остались картины в рамах. Одна в особенности привлекла мое внимание. Изображение было мне знакомо: «Сон разума рождает чудовищ», Гойя. Я замерла перед ней, вбирая человеческую фигуру на переднем плане, словно в отчаянии уронившую голову на письменный стол. Над ней кружилась стая похожих на летучих мышей чудовищ, которые возникали из спящего разума и питались им.