Далекие горизонты (сборник)
Шрифт:
Полсекунды, и вот мы уже за дверью. Но Драгоценной нет. И тут же смолкают и ее крики.
Донна выбегает из леса, крича: «Ричард! Ричард!» - и мне требуется чуть ли не минута, чтобы сообразить - это она кличет пса. У нее совершенно безумные глаза. Мы стоим, будто застряли в вязкой воздушной стене, и только наши лица поворачиваются из стороны в сторону. Я не вижу Драгоценной. Не могу найти ее. И вдруг Донна, слух у которой не хуже, чем у собак, кидается в лес, что слева от дома.
Я услышала треск челюстей еще до того, как увидела самого Ричарда. Его челюсти трудятся над куском мяса, который Донна, должно быть, дала ему - награда за послушание. Он лежит на брюхе, мирно пожирая мясо, и движения его головы и тела по опавшей листве производят тихие шуршащие звуки. Я слышу эти шорохи, потому что лес внезапно превращается в самое тихое место на земле. С такой тишиной я уже никогда больше не встречусь.
Драгоценная лежит футах в восьми от Роджера у подножия небольшого холма, где течет крошечный ручеек. У нее сломана шея. Ее ладошки вымазаны кровью от куска мяса, который она пыталась отнять у Роджера. Может, она хотела откусить от него кусочек. А может, думала, что это такая игра - кто кого перетянет. Но Ричард не играл. Он отшвырнул Драгоценную прочь - следы его зубов отчетливо видны на ее маленькой ручонке. И Драгоценная покатилась по склону, приземлившись у подножия. Она ударилась головой, или свернула шейку, или еще как-то. Позже коронер сказал, что это был глупый несчастный случай. Если не считать руки, то на ней нет ни царапины, даже водой ручейка ее не забрызгало. Она лежит спокойно, в своем новеньком грязеупорном розовом комбинезончике, будто просто заснула.
А Папочка рвет тишину воплем - кажется, сам ад вырвался наружу. Я бегу к Драгоценной и поднимаю ее на руки.
Я даже почти не слышу, как в десятке футов от меня гремит ружейный выстрел. А других выстрелов - четырех в лесу, а потом еще одного, бессмысленного, в Лейшу - я вообще не слышу. Ни эха, ни визга. Ничего.
Не знаю я, что одних людей удерживает от распада, а других заставляет разваливаться на части. Должно быть, об этом говорил Тони Индивидо: поведение хаотично, оно определяется незначительными отклонениями в условиях среды. Не знаю. Ничего я не знаю.
А Папочка не удержался. Он начал пить сразу после похорон и уже не смог остановиться. Он не стал ни злым, ни слезливым. Он просто сидел за кухонным столом ночь за ночью, опустошая одну бутылку за другой. А днем ждал прихода ночи. Потом он перестал его ждать.
Донна оставалась с нами недолго. Разбираться, что к чему, она не стала. Несколько месяцев рыдала почти без передышки. А еще ей хотелось все время говорить о Драгоценной, а я этих разговоров слышать не могла. В конце концов она нашла того, кто мог, - государственного служащего в Колсвилле, который даже отыскал ей место официантки в хорошем ресторане. Посетителям Донна нравилась. И постепенно она перестала плакать. У нее появилось несколько знакомых, а там и дружок возник. Я ее редко видела. А когда мы. встречались, нам трудно было смотреть друг дружке в глаза.
А я? Не знаю, выдержала ли я. Слишком уж я сдвинута, чтобы судить об этом.
– Ты ведь дочка Дейва, - говорит мне Дэнни, будто он не возил меня в своем фургоне в Колсвилл несколько лет подряд. Он принадлежит к числу людей, которые больше всего на свете боятся женских истерик.
– Что я могу для тебя сделать, а?
– Я - Кэрол. Ты можешь позволить мне остаться и вести твое хозяйство.
Он глядит на меня так, будто у меня крыша поехала.
– Ну… э… Кэрол, я в толк не возьму… Я думал, ты ведешь хозяйство отца, он ведь наверняка нуждается в тебе, раз уж…
– Никто ему не нужен, - говорю я, - а ты в этом нуждаешься.
Я огляделась вокруг. Жена Дэнни ушла от него окончательно уже с месяц назад. Ей надоели его бесконечные девки, а последняя из них совершенно переполнила чашу ее терпения. С тех пор как она ушла, Дэнни не вымыл ни одной тарелки, ни одной тряпки и даже не протер столешницу. Его подружки, с которыми он встречался в баре «Придорожное гнездышко», никак не относились к типу домохозяек. Две кошки начисто отказались пользоваться своим песочным ящиком. Из-за запаха Дэнни держал все окна открытыми, но этого было мало. Больше того, вонь расходилась по всей округе, а косой дождь бил в окна и заливал загаженный кошками диван Дэнни. У всех людей есть порог выносливости к вони. У Дэнни он был необычайно высок, но все же я была готова спорить, что все-таки он существует.
– Я хорошая хозяйка, - говорю я.
– И умею готовить. Папочка говорит, что сочтет за услугу, если ты позволишь мне здесь жить. Он понимает, что мне надо на время уйти от воспоминаний, которые хранят стены нашего дома.
Дэнни медленно кивает. Ему становится легче, что все это сойдет за услугу Папочке. И все же сомнения остаются.
– Тут вот какое дело, Кэрол… Ты же знаешь, какой у нас народ. Болтают всякое. А ты уже не ребенок. Не хочу я, чтобы все думали…
– Считаться следует только с Папочкой. А он все понимает. Кроме того, если ты собираешься продолжать водиться с подружками, то эти леди всем и все расскажут. И что я сплю в отдельной комнате, и что ты относишься ко мне как к дочке… и все это ради Папочки.
И Дэнни опять кивает. Ему нравится идея иметь подружек и одновременно чистый дом.
– Но я не могу платить тебе, Кэрол. Нынче времена трудные. Может, когда попозже…
– Не нужны мне деньги, Дэнни. Все, чего я прошу, это чтобы ты научил меня пользоваться Тенесетью. На твоем терминале, как ты уже Папочку научил. Для начала по два часа в день.
Ему это не нравится. Слишком много времени. Но как раз в эту минуту одна из кошек присаживается на столе и гадит прямо в тарелку с рисом, таким засохшим, что твердые рисинки, видимо, показались кошке неотличимыми от наполнителя в кошачьих уборных.
– О'кей, - говорит Дэнни.
Всю зиму я работаю как проклятая. Я выкидываю диванчик Дэнни и все прочее, что не могу прокипятить. Я скребу полы, чиню, делаю новый диван для Дэнни из досок и одеял. Я готовлю и получаю продукты по продовольственным талонам Дэнни. Два раза в неделю я хожу к Папочке и занимаюсь у него тем же самым. Половину ночи я осваиваю то, чему днем меня обучил Дэнни, пока не устаю так, что уже не могу уснуть. Днем глаза у меня болят от чтения, причем не только от одних программ Тенесети. Часами я не вылезаю из научных разделов Сети. Когда одна из подружек Дэнни заявляет, что я «воображала», я понимаю - мой словарь изменился. Что ж, так тому и быть… все ведь изменилось.
К тому времени, когда крокусы начали вылезать из-под снега, Дэнни уже нечему меня учить. Фактически же я знаю гораздо больше, чем он мне дал, так как по Тенесети я нашла и других, готовых мне помочь. Есть целый класс пользователей Тенесетью, главным образом, молодежи, той, которой терять нечего. Для них самое, оно - похвастаться своими познаниями. А я научилась тому, как вызывать их на откровенность.
Однако вся эта мелкота располагала лишь фактами. И Дэнни - тоже. А у меня в обмен - ничего, чистый ноль, так что я так и не могу получить через Тенесеть единственную вещь, которая мне нужна. И если я буду торчать здесь, то мне ее никогда не добыть.