Далеким знойным летом
Шрифт:
Утром он вскочил с постели, переполненный предчувствием какой-то развязки, словно внутри натянулась живая струна. Чуть дотронешься - она вздрогнет и зазвенит.
Вышел в сад. Услышал голос - мужской, незнакомый. Весь обратился в слух. Встал за углом дома. Машинально ковырял пальцем мох между бревен, машинально следил глазами за жуком, который как-то странно - рывками двигался по бревну... Незнакомый голос произнес:
– Ну, так что, поедем на Долгое? Это же близко - пятнадцать километров. Пользуйтесь, я сегодня выходной...
– Если признаетесь, поеду...
– Это Леля.
– В чем признаться?
– Сережа... (укоризненно). Ну, говорите, когда вы принесли цветы?
Мальчик замер.
– Цветы?
– Искреннее удивление в голосе.
– Не притворяйтесь, вот эти. (Пауза, покашливание, растерянный смех.)
– Вы знаете, это как-то странно...
– Угадала! Угадала! По глазам вижу! Признался! Признался!..
– Честное слово, не знаю. Но если вам так хочется... Пожалуйста.
Паша почувствовал, что краснеет с головы до ног. Он хотел потихоньку уйти, но неловко ступил на щепку - она треснула под ногой. Из-за угла выглянула Леля.
– Каша! Иди сюда!
Он пытался вырваться, но она крепко держала его за руку, и чем больше он вырывался, тем настойчивее она его удерживала.
– Каша, ты что? Совсем одичал! Сережа, помогите мне Кашу притащить.
– Какую кашу?..
Симпатичное круглое лицо. Толстые, чуть оттопыренные уши. Крепкие плечи под светлой ковбойкой. Соломенная косая челка на лбу. И взгляд зеленовато-серых глаз - одновременно хитрый и простодушный.
– Познакомьтесь. Это Сережа. Оттуда.
– Она показала пальцем вверх и передразнила: - "Все в порядочке, все в порядке..." А это Каша, мой верный приятель Каша, храбрый человек Каша, Каша - мятые уши... Его за уши подвешивали, а он хоть бы что! Посмотрите, Сережа, на Кашу - брови-то у него какие странные - домиком! Я и не замечала раньше!..
– И она расхохоталась.
В эту минуту он ее просто ненавидел. Кривляка, пижонка, дрянь... А он стоит, как дурак, и ковыряет землю большим пальцем ноги...
Выручил летчик, спросил:
– Как зовут?
Отрезал, не глядя:
– Павел.
– Ну, давай знакомиться.
Мальчик ощутил свою руку в широкой твердой ладони, попытался ответить на пожатие, как следует, но при этом так явно напружинился, что летчик не удержался от смеха. Про Лелю и говорить нечего.
– Паша! Дед проснется - скажи: я на Долгое озеро уехала. Слышишь?
– Слышу, - ответил как можно небрежнее и добавил нарочно: - Не спросишься - попадет.
– Что-о?
– И пошла, потянув за собой летчика.
Мальчик проводил их глазами и повернулся к окну: пионы стояли на подоконнике в большой стеклянной банке и заслоняли пол-окна.
* * *
Паша вытаскивал из колодца бидон с молоком и слушал разговор у крыльца.
– Мой в сорок третьем погиб, - тихо говорила бабушка, - здесь, под Ленинградом. И подробностей никаких. Вам-то сколько?
– Мне? Семьдесят вроде, - отозвался Лелин дед.
– Значит, мы одногодки с вами. А моему было бы сейчас... шестьдесят семь годочков. Он помладше меня был.
– Три года - это пустяк, - сказал Лелин дед.
– Конечно, пустяк, - подтвердила бабушка.
А Паша подумал: "А у нас какая разница? Пять? Или шесть лет? Разве это пустяк?.."
Он не знал еще, что одно и то же соотношение возрастов воспринимается людьми по-разному в детстве, отрочестве, юности, зрелости, старости... Разница одна и та же, а оценка ее, отношение к ней меняются.
Мальчик охватил ладонями холодный бидон. Хотелось прижаться к нему щекой.
– А моя старуха младше меня на семь лет была, и вот...
– Дед вздохнул.
– Царство ей небесное, - сказала бабушка.
"А Сергей?
– подумал Паша.
– На сколько он старше ее? На семь? На восемь? Нет, это не пустяк..."
Паша открыл бидон и, зажмурив глаза, стал пить большими глотками ледяное молоко. Оно прекрасно утоляло жажду. А кроме того, обладало еще одним удивительным свойством: с каждым глотком дурные мысли исчезали, уступая место хорошим.
* * *
Они сидели на скамейке друг против друга, верхом. Он добродушный, мягкий, широкий, весь такой спокойный и домашний, в распахнутой на груди ковбойке, в синих спортивных брюках. Ничто в нем не напоминало о его профессии, о небе, о самолетах - словом, о том, что в представлении мальчика неразрывно было связано с серыми, стального оттенка глазами, крутым подбородком, строгим профилем... А тут что-то круглое, розовое, и это: "Все в порядочке... В порядке... Грей щи..."
Леля крутилась напротив него на скамейке, порывалась встать, вела себя неспокойно и дерзко. Паша, сидевший на траве рядом с ними, переводил взгляд с одного на другого и испытывал странные, противоречивые чувства. Несмотря на свою простоватость, этот Сергей ему нравился. В нем была спокойная уверенность и щедрое добродушие, которыми так часто отличаются сильные люди. Пашу тянуло подойти, сунуться головой ему под руку, почувствовать тяжесть его ладони на своем плече, бежать куда-то по поручению этого человека...
Но сначала пусть они поссорятся. Да, пусть поссорятся. Он мечтал об этом. Он ждал очередной Лелиной насмешки, колкости, шутки и подзадоривал ее про себя, и высматривал на лице Сергея следы обиды, и злился, что тот непробиваем: благодушная улыбка не сходила с его лица.
– Сережа, - говорила она, - почему вы такой сонный?
Он добродушно пожимал плечами.
– Больше не поеду на вашем мотоцикле.
– Почему?
– А заснете за рулем - и врежемся.
– Честное слово, не засну!
– уверял Сергей.
– Ну вот, все понял буквально. Вы совершенно лишены чувства юмора.
Сергей улыбался широко и застенчиво, и на лице его можно было прочесть примерно следующее: "Я ж не виноват. Какой есть, такой есть. Не притворяюсь". И еще во всем его облике было терпение взрослого по отношению к ребенку, который лезет на руки, мешает, а прогнать его нельзя - ребенок ведь! Прогонишь - заплачет. Надо терпеть.
– Сережа, вы зануда. Хоть бы возразили, поспорили...
– А зачем?
– Как зачем? Скучно!
– Она взяла с земли острый камешек и провела поперек скамейки черту.
– Вот граница. И не смейте ее переступать!