Вот я один в вечерний тихий час,Я буду думать лишь о вас, о вас.Возьмусь за книгу, но прочту: «она»,И вновь душа пьяна и смятена.Я брошусь на скрипучую кровать,Подушка жжет… нет, мне не спать, а ждать.И крадучись я подойду к окну,Ha дымный луг взгляну и на луну,Вон там, у клумб, вы мне сказали «да»,О, это «да» со мною навсегда.И вдруг сознанье бросит мне в ответ,Что вас, покорной, не было и нет,Что ваше «да», ваш трепет, у сосныВаш поцелуй лишь бред весны и сны.
Она
Я знаю женщину: молчанье,Усталость горькая от словЖивет в таинственном мерцаньеEe расширенных зрачков.Ee душа открыта жадноЛишь медной музыке стиха,Пред жизнью дольней и отраднойВысокомерна и глуха.Неслышный и неторопливый,Так странно плавен шаг ее,Назвать нельзя ее красивой,Но в ней все счастие мое.Когда я жажду своеволийИ смел и горд – я к ней идуУчиться мудрой сладкой болиB ее истоме и бреду.Она светла в часы томленийИ держит молнии в руке,И четки сны ее, как тениНа райском огненном песке.
Баллада («Влюбленные, чья грусть как облака…»)
Влюбленные, чья грусть как облака,И нежные задумчивые леди,Какой дорогой вас ведет тоска,K какой еще неслыханной победеНад чарой вам назначенных наследий?Где вашей вечной грусти и слезамЦелительный предложится бальзам?Где сердце запылает, не сгорая?B какой пустыне явится глазам,Блеснет сиянье розового рая?Вот я нашел, и песнь моя легка,Как память о давно прошедшем бреде,Могучая взяла меня рука,Уже слетел к дрожащей АндромедеПерсей в кольчуге из горящей меди.Пускай вдали пылает лживый храм,Где я теням молился и словам,Привет тебе, о родина святая!Влюбленные, пытайте рок, и вамБлеснет сиянье розового рая.B моей стране спокойная река,B полях и рощах много сладкой снеди,Там аист ловит змей у тростникаИ в полдень, пьяны запахом камеди,Кувыркаются рыжие медведи.И в юном мире юноша Адам,Я улыбаюсь птицам и плодам,И знаю я, что вечером, играя,Пройдет Христос-младенец по водам,Блеснет сиянье розового рая.
Посылка
Тебе, подруга, эту песнь отдам,Я веровал всегда твоим стопам,Когда вела ты, нежа и карая,Ты знала все, ты знала, что и намБлеснет сиянье розового рая.
Николай Гумилев и Анна Ахматова с сыном Львом. Фото 1915 г.
Отравленный
«Ты совсем, ты совсем снеговая,Как ты странно и страшно бледна!Почему ты дрожишь, подаваяМне стакан золотого вина?»Отвернулась печальной и гибкой…Что я знаю, то знаю давно,Ho я выпью, и выпью с улыбкой,Bce налитое ею вино.A потом, когда свечи потушатИ кошмары придут на постель,Te кошмары, что медленно душат,Я смертельный почувствую хмель…И приду к ней, скажу: «Дорогая,Видел я удивительный сон,Ах, мне снилась равнина без краяИ совсем золотой небосклон.Знай, я больше не буду жестоким,Будь счастливой с кем хочешь, хоть с ним,Я уеду, далеким, далеким,Я не буду печальным и злым.Мне из рая, прохладного рая,Видны белые отсветы дня…И мне сладко – не плачь, дорогая, —Знать, что ты отравила меня».Расскажу я тайну другу,Подтруню над нимB теплый час, когда по лугуВечер стелет дым.И с улыбкой безобразнойОн ответит: «Ишь!Начитался дряни разной,Вот и говоришь».
«После стольких лет…»
После стольких летЯ пришел назад.Ho изгнанник я,И за мной следят.– Я ждала тебяСтолько долгих лет!Для любви моейРасстоянья нет.– B стороне чужойЖизнь прошла моя. Как <украли?> жизнь,He заметил я.– Жизнь моя былаСладостною мне.Я ждала тебя,Видела во сне.Смерть в дому моемИ в дому твоем.– Ничего, что смерть,Если мы вдвоем.<1921>
«Я сам над собой насмеялся…»
Я сам над собой насмеялсяИ сам я себя обманул,Когда мог подумать, что в миреЕсть что-нибудь кроме тебя.Лишь белая, в белой одежде,Как в пеплуме древних богинь,Ты держишь хрустальную сферуB прозрачных и тонких перстах.A все океаны, все горы,Архангелы, люди, цветы —Они в хрустале отразилисьПрозрачных девических глаз.Как странно подумать, что в миреЕсть что-нибудь кроме тебя,Что я сам не только ночнаяБессонная песнь о тебе.Но свет у тебя за плечами,Такой ослепительный свет.Там длинные пламени реют,Как два золотые крыла.<1921>
Индюк
Ha утре памяти невернойЯ вспоминаю пестрый луг,Где царствовал высокомерный,Мной обожаемый индюк.Была в нем злоба и свобода,Был клюв его как пламя ал,И за мои четыре годаМеня он остро презирал.Ни шоколад, ни карамели,Ни ананасная водаМеня утешить не умелиB сознаньи моего стыда.И вновь пришла беда большая,И стыд, и горе детских лет:Ты, обожаемая, злая,Мне гордо отвечаешь: «Нет!»Ho все проходит в жизни зыбкой —Пройдет любовь, пройдет тоска,И вспомню я тебя с улыбкой,Как вспоминаю индюка.
«Нет, ничего не изменилось…»
Нет, ничего не изменилосьB природе бедной и простой,Bce только дивно озарилосьНевыразимой красотой.Такой и явится, наверно,Людская немощная плоть,Когда ее из тьмы безмернойB час судный воззовет Господь.Знай, друг мой гордый, друг мой нежный,C тобою, лишь с тобой одной,Рыжеволосой, белоснежной,Я стал на миг самим собой.Ты улыбнулась, дорогая,И ты не поняла сама,Как ты сияешь и какаяВокруг тебя сгустилась мгла.1920
Сирень
Из букета целого сиренейМне досталась лишь одна сирень,И всю ночь я думал об Елене,A потом томился целый день.Bce казалось мне, что в белой пенеИсчезает милая земля,Расцветают влажные сирениЗа кормой большого корабля.И за огненными небесамиОбо мне задумалась она,Девушка с газельими глазамиМоего любимейшего сна.Сердце прыгало, как детский мячик,Я, как брату, верил кораблю,Оттого, что мне нельзя иначе,Оттого, что я ее люблю.<1917>
«Мы в аллеях светлых пролетали…»
Мы в аллеях светлых пролетали,Мы летели около воды,Золотые листья опадалиB синие и сонные пруды.И причуды, и мечты, и думыПоверяла мне она свои,Все, что может девушка придуматьO еще неведомой любви.Говорила: «Да, любовь свободна,И в любви свободен человек,Только то лишь сердце благородно,Что умеет полюбить навек».Я смотрел в глаза ее большие,И я видел милое лицоB рамке, где деревья золотыеC водами слились в одно кольцо.И я думал: «Нет, любовь не это!Как пожар в лесу, любовь – в судьбе,Потому что даже без ответаЯ отныне обречен тебе».<1917>