Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я»
Шрифт:
На предыдущей работе, объяснила она, ходили слухи, что она живет с другой женщиной, родители жаловались, и она скрывала все до конца своей карьеры. Теперь она сожалела о том, что держала все в тайне, и чувствовала, что подвела студентов-геев, для которых могла бы стать примером, – хотя я знал так же, как и она, что, открывшись, она потеряла бы работу. Будучи ее учеником, я никогда не задумывался о более близком общении между нами, но, разговаривая десятилетия спустя, я понял, насколько несчастными были мы оба. Как бы я хотел, чтобы какое-то время мы побыли ровесниками, потому что тот, кем я стал в 48, был бы хорошим другом для той, что учила меня. Вне кампуса мисс Маккей была гей-активисткой; теперь активист я. Когда я учился в старшей школе, я знал, что она лесбиянка; она знала, что я гей; но каждый из нас был заключен в тюрьму своей гомосексуальности, и прямой разговор был невозможен, что оставляло нам возможность дать друг другу только лишь доброту вместо правды. Встреча с ней после стольких лет всколыхнула мое прежнее чувство одиночества, и я вспомнил о том, насколько изолированной может быть личность с особой идентичностью, если не дать ей возможность солидаризироваться с такими же людьми по горизонтальным параметрам.
В беспокойном виртуальном сплочении выпускников школы Хораса Манна, которое последовало за публикацией истории Амоса Камила, автор с сочувствием писал как о жертвах насилия, так и об обвиненных, сказав о последних: «Это раненые, потерянные люди, пытающиеся понять, как функционировать в мире, который твердил им,
17
Цитата о «раненых, потерянных людях» взята из сообщения в Facebook Питера Лаппина.
Перед молодыми людьми часто открываются разнообразные перспективы удовлетворить сексуальное желание, особенно в Нью-Йорке. Одной из моих обязанностей было выгуливать собаку перед сном, и, когда мне исполнилось 14, я обнаружил рядом с нашим домом два гей-бара: «Дядюшка Чарли» и «Кэмп Дэвид». Я гулял с Мартой, нашим керри-блю-терьером, по маршруту, включавшему эти два вместилища облаченных в джинсовые одежды тел, наблюдая, как парни высыпают на Лексингтон-авеню, пока Марта осторожно дергала за поводок. Один человек, назвавшийся Дуайтом, последовал за мной и втащил в дверной проем. Я не мог пойти с Дуайтом или другими, потому что если бы я это сделал, то перестал бы быть собой. Я не помню, как выглядел Дуайт, но его имя вызывает у меня тоску. Когда в конце концов в 17 я занялся сексом с мужчиной, я почувствовал, что навсегда отделяю себя от нормального мира. Я пошел домой и прокипятил свою одежду, а затем целый час принимал обжигающий душ, как будто мой проступок можно было смыть.
Когда мне было 19, я прочитал объявление на обороте журнала New York, в котором предлагалась суррогатная терапия [18] для людей с сексуальными проблемами. Я все еще верил, что проблема желания мужчин была вторичной по отношению к проблеме нежелания женщин. Я понимал, что объявление на оборотной стороне журнала – не самый лучший вариант для поиска терапии, но мне было слишком неловко открыться кому-то, кто знал меня. Отдав сбережения в офис на «Адской кухне», я подписался на долгие разговоры о своих сексуальных тревогах, не в силах признаться ни себе, ни так называемому психотерапевту, что на самом деле меня просто не интересуют женщины. Я не упоминал о напряженной сексуальной жизни, которую вел в это время с мужчинами. Меня «консультировали» люди (я должен был называть их «врачами»), назначавшие мне «упражнения» с «суррогатами» – женщинами, которые в принципе не были проститутками, но по сути не были никем иным. В одном задании мне пришлось ползать голым на четвереньках, притворяясь собакой, в то время как женщина притворялась кошкой; метафора установления близости между взаимно враждебными видами более сложна, чем я тогда заметил. Мне очень понравились эти женщины, одна из которых, привлекательная блондинка с далекого юга, в конце концов сказала мне, что была некрофилом и взялась за эту работу после того, как попалась в морге. Требовалось постоянно менять девушек, чтобы наработка навыков не ограничивалась одним сексуальным партнером; я помню, как в первый раз пуэрториканка забралась на меня сверху и начала подпрыгивать вверх-вниз, восторженно крича: «Ты во мне! Ты во мне!» – и как я лежал под ней в тревоге и тоске, размышляя, добился ли я наконец успеха и стал ли полноценным гетеросексуалом.
18
Больше информации о суррогатной терапии есть на сайте Международной профессиональной ассоциации http://surrogatetherapy.org/.
Лечение редко срабатывает быстро и бывает полностью успешным, за исключением бактериальных инфекций; заметить результат трудно, когда социальные и медицинские реалии очень быстро меняются. Мое собственное выздоровление было вызвано восприятием болезни. Этот офис на 45-й улице является мне во снах: некрофилка, которая сочла мое бледное взмокшее тело достаточно похожим на труп, чтобы пришвартоваться; латиноамериканская «миссионерка», которая уселась на меня с таким ликованием. Мое лечение занимало всего два часа в неделю в течение примерно шести месяцев, и это дало мне легкость взаимодействия с женскими телами, что было жизненно важно для последующих гетеросексуальных опытов, которые я рад был иметь. Я по-настоящему любил некоторых женщин, с которыми у меня позже были отношения, но, когда я был с ними, я никогда не мог забыть, что мое «лечение» было дистиллированным проявлением ненависти к себе, и я никогда полностью не прощал обстоятельства, которые заставили меня сделать это непристойное усилие. В молодости я не был способен к романтической любви, мой мозг разрывался между Дуайтом и женщинами-кошками.
Мой интерес к глубоким различиям между родителями и детьми возник из потребности исследовать их причины. Хотя я хотел бы обвинить родителей, я пришел к выводу, что большая часть моей боли пришла из большого мира вокруг меня, а какая-то часть – от меня самого. В пылу спора моя мать однажды сказала мне: «Когда-нибудь ты сможешь пойти к психотерапевту и рассказать ему все о том, как твоя ужасная мать разрушила твою жизнь. Но это будет твоя разрушенная жизнь, о которой ты будешь говорить. Поэтому создай для себя жизнь, в которой можешь чувствовать себя счастливым и в которой можешь любить и быть любимым, потому что важно именно это». Можно любить кого-то, но не принимать его; можно принять кого-то, но не любить его. Я ошибочно считал недостатки в принятии со стороны моих родителей недостатками в их любви. Теперь я думаю, что главной частью их жизни оказался ребенок, говоривший на языке, который они никогда не думали изучать.
Как родитель может понять, следует ли искоренять или поощрять что-то в поведении ребенка? В 1963 году, когда я родился, гомосексуальная активность была преступлением; в моем детстве это был симптом болезни. Гомосексуалы были преступниками. Когда мне было два года, в журнале Time писали: «Даже в чисто нерелигиозных терминах гомосексуализм представляет собой злоупотребление сексуальной способностью. Это жалкая второсортная замена реальности, жалкое бегство от жизни. Как таковая она заслуживает справедливого отношения, сострадания, понимания и, по возможности, лечения. Но она не заслуживает ни поощрения, ни популярности, ни рационализации, ни фальшивого статуса мученичества меньшинства, ни софистики по поводу банальных различий во вкусах – и прежде всего никакой претензии на то, чтобы быть чем-то большим, чем пагубная болезнь» [19] .
19
Цитата, осуждающая геев, взята из статьи The homosexual in America в журнале Time от 21 января 1966 г.
Когда я рос, у нашей семьи тем не менее были близкие друзья-соседи – геи – и стали для нас с братом некровными дедушками. Они проводили с нами выходные, потому что их собственные семьи отказались с ними общаться. Меня всегда удивляло, что Элмер, окончив медицинскую школу, отправился на Вторую мировую войну, воевал на Западном фронте, а когда вернулся домой, открыл магазин сувениров. В течение многих лет я слышал, что ужасные вещи, которые он видел на войне, изменили его и что после возвращения его желудок не принимал лекарства. Только после смерти Элмера Вилли, его 50-летний партнер, объяснил мне, что в 1945 году никому и в голову не пришло бы обратиться к врачу-гею. Ужасы войны подтолкнули Элмера к честности, и он заплатил свою цену, проведя взрослую жизнь, расписывая забавные барные стулья и продавая посуду. Элмер и Вилли во многих отношениях были большими романтиками, но в их романтизме чувствовалась печаль о том, чего они были лишены в жизни. Магазин подарков был компенсацией медицинских проблем; Рождество с нами было компенсацией семьи. Я был озадачен выбором Элмера; я не знаю, хватило ли бы у меня мужества поступить так же или воли, чтобы не дать сожалению подорвать мою любовь, если бы я сделал это. Хотя Элмер и Вилли никогда не считали себя активистами, воодушевляющая и печальная история их жизни и жизни подобных им людей оказалась непременным условием моего счастья и счастья таких, как я. Когда я понял их историю более полно, я осознал, что страхи моих родителей за меня не были просто продуктом слишком богатого воображения.
В моем, уже взрослом, возрасте быть геем – это часть личности; трагические события, которых боялись мои родители, больше не являются неизбежными. Счастливая жизнь, которой я теперь живу, была невообразима, когда я просил купить мне розовые шарики и экмек кадаифи – даже когда я был Алджерноном. Но трехкомпонентное представление о гомосексуальности как о преступлении, болезни и грехе до сих пор сильно. Иногда мне казалось, что мне легче расспрашивать людей об их детях-инвалидах, об их детях, зачатых в результате изнасилования, о детях, совершивших преступления, чем смотреть, как многие родители все еще болезненно реагируют на то, что у них есть такие дети, как я. Десять лет назад New Yorker провел опрос среди родителей на тему того, хотели бы они видеть своего ребенка геем, счастливым в отношениях, удовлетворенным и имеющим детей, или натуралом, но одиноким или несчастным в отношениях и бездетным. Каждый третий выбрал второй вариант [20] . Нет более очевидной формы ненависти к горизонтальной идентичности, чем желание своим детям несчастья и похожести вместо счастья и непохожести. В США новые антигейские законы появляются с монотонной регулярностью; в декабре 2011 года в Мичигане был принят закон об ограничении пособий для домашних партнеров государственных служащих, который запрещает партнерам гомосексуальных работников получать медицинскую помощь, несмотря на то, что позволяет работодателям города и округа предоставлять медицинскую помощь всем другим членам семьи, включая дядей, племянников и двоюродных братьев [21] . Между тем в большей части мира идентичность, с которой я живу, остается невозможной. В 2011 году Уганда вплотную подошла к принятию законопроекта, который предусматривал бы смертную казнь в качестве наказания за некоторые гомосексуальные акты [22] . В статье о геях в Ираке, опубликованной в журнале New Yorker, есть такие сведения: «Тела геев, часто изуродованные, стали появляться на улицах. Предполагается, что были убиты сотни людей. У убитых была заклеена прямая кишка, в них насильно вливали воду и слабительные, пока их внутренности не разрывались» [23] .
20
Хенрик Херцберг, The Narcissus survey в New Yorker, 5 января 1998 г.
21
22 декабря 2011 г. губернатор штата Мичиган Рик Снайдер подписал законопроект № 4770 (теперь Закон № 297 от 2011 г.) – «Закон об ограничении пособий для домашних партнеров государственных служащих». С текстом и историей законопроекта можно ознакомиться на веб-сайте законодательного собрания штата Мичиган:(дата обращения: 2012 г.).
22
Что касается Уганды, см. Джош Крон, Resentment toward the West bolsters Uganda's antigay bill в New York Times, February 2012 и Клар Ни Чонхайле, Uganda anti-gay bill resurrected in parliament в Guardian, February 2012. См. также, ссылку на Скотта Лайвли тремя примечаниями ниже.
23
Описания пыток и убийств геев в Ираке взяты из статьи Мэтта Макалистера The hunted в New York, October 2009.
Большая часть дебатов вокруг законов о сексуальной ориентации была связана с идеей о том, что, если вы выбираете гомосексуальность, вас не следует защищать, но если вы таким родились, то вы, возможно, имеете право на защиту. Члены религиозных меньшинств защищены не потому, что они родились такими и ничего не могут с этим поделать, а потому, что мы подтверждаем их право открываться, провозглашать свою веру и жить в той вере, с которой они себя отождествляют. Активисты добились исключения гомосексуализма из официального списка психических заболеваний в 1973 году [24] , однако права геев по-прежнему зависят от признания того, является ли это состояние непроизвольным и фиксированным. Эта калечащая модель сексуальности угнетает, но как только кто-то утверждает, что гомосексуальность – личный выбор, который может и измениться, законодатели и религиозные лидеры пытаются лечить и ограничивать в правах гомосексуалов, до которых могут добраться. Сегодня мужчин и женщин продолжают «лечить» от гомосексуальности в религиозных лагерях и в кабинетах недобросовестных или заблуждающихся психиатров. Движение бывших геев в евангелическом христианстве сводит с ума десятки тысяч гомосексуалов, которых убеждают, вопреки их собственному опыту, в том, что их сексуальное влечение полностью зависит от воли [25] . Основатель антигомосексуальной организации «Народное сопротивление» (MassResistance) утверждал, что геи должны стать главными объектами дискриминации из-за якобы добровольного характера их мнимого извращения.
24
Эпизод «81 слово» шоу «Эта американская жизнь» – это увлекательный рассказ об удалении диагноза «гомосексуальность» из Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам; см. также Рональд Байер в Homosexuality and American Psychiatry: The Politics of Diagnosis, 1981.
25
В отрывке упоминается книга Скотта Лайвли Redeeming the Rainbow: A Christian Response to the «Gay» Agenda, 2009. Недавно на Скотта Лайвли подала в суд группа по защите прав геев Уганды, которая обвинила его в разжигании преследований геев в их стране; см. Лори Гудштейн, Ugandan gay rights group sues U.S. evangelist в New York Times, 14 марта 2012 г.