Далеко от Земли
Шрифт:
В общем, провал в памяти. Яма, чёрная бездонная яма. Навсегда поглотившая эту ночь на кладбище.
И мама права, абсолютно права – вполне даже мог дать дуба её сынуля. Дождь ведь начинался, кончилось бабье лето, началась подлинная, без дураков, осень… Провалялся бы ещё пару-тройку часиков без сознания на холодной мокрой земле и привет. Хорошо ещё, те алкаши, промышлявшие сбором стеклотары и съестного с могилок, оказались гуманистами, ага… Не поленились дойти до автомата, позвонить, да дождались у кладбищенских ворот «Скорую помощь», да проводили до места… Кстати, сразу после того эти алкаши как-то незаметно рассосались, так что первоначальный папин порыв – щедро вознаградить случайных спасителей сына – оказался принципиально невыполнимым… неизвестными остались имена и фамилии благородных спасителей…
– Ладно, мам… – я вновь виновато вздохнул, нашаривая свободной от капельницы рукой её ладошку. – Обещаю, вот честно – на будущее постараюсь никаких таких уж сильно дурацких фортелей не выкидывать. Правда-правда.
– Что ж… спасибо и на этом, – мама чуть улыбнулась.
– Доктор сказал, сколько мне ещё тут валяться?
– Сказал. Четыре дня ещё, если не будет осложнений.
– Каких осложнений?
– Ну мало ли… На почки, скажем, – мама мелко и быстро перекрестилась. – Кто знает, сколько ты там в этих клятых кустах провалялся? Ты ж ничего не помнишь…
– Ну, мам… ну правда, всё будет хорошо. И никаких осложнений. Если бы что, так уже бы.
– Дай-то бог… – мама судорожно вздохнула. – Чего тебе завтра принести?
– Завтра? Да не надо, всё у меня есть, ма… Скорей бы домой. Чего тут валяться…
– О, похоже, твои подельники заявились! С визитом!
Действительно, в палату гуськом входили трое – Витёк, Димка и Борька собственной персоной.
– Здрасте, Алёна Пална…
– Да будешь тут здоровой с вашими выходками… Нервного тика нет пока, и то слава богу. Ладно, я ухожу, беседуйте!
– До свиданья, Алёна Пална!
Новые посетители разместились вокруг моей койки.
– Ну ты как, Тоха? – Витёк потрогал шланг капельницы.
– Уже всё нормально, – я улыбнулся.
– По-дурацки всё как-то вышло, – проговорил Борька, без этой своей всегдашней ехидной ухмылочки. Непривычно даже видеть, будто и не его лицо. – Давай считать, не было никакого спора.
– Брось, уговор есть уговор. Твой бинокль, сто процентов.
– А у нас Пурген сбежал и трёх кур соседских задавил со зла, – Борька наконец-то вернул лицу нормальную ухмылочку. – Меня батя даже выдрать хотел сгоряча за всю эту затею. Вспомню, грит, детство золотое… Тоха, скажи наконец – чего там было-то, ночью?
– Да не помню я, говорил уже… Человеку нужно верить вообще-то.
Ребята переглянулись.
– Димк, скажи ему, – Борька вновь утратил всегдашнюю ухмылочку.
– Ну, в общем, так, Антоха. Ты, может, и не врёшь. Память отшибло чем-то, бывает… Только там, на могилке, земля-то мягкая. Никто ж не ходит, не топчет…
– Ну?! – я даже привстал.
– Там следы были, Тоха. Вроде как детские. Босиком. Ну кто в сентябре у нас тут ходит босиком, да притом ночью, на кладбище?
Послеполуночный туман стоял стеной, зыбкой и настороженной. То тут, то там в густом белом месиве зарождался свет, зарождался и угасал – множество ночных светляков искали себе спутницу или спутника короткой жизни, дабы отложить яйца и продолжить род. Некоторые световые пятна, впрочем, были вполне стабильны и при приближении вплотную обретали чёткие очертания – ночные цветы привлекали внимание опылителей. Вытянув перед собой руку, Инмун растопырил пальцы – ничего не видно, кроме продолговатых тепловых пятен… вот интересно, обитатели Иннуру смогли бы ходить в таком густом тумане? Нет, наверное… Они же напрочь лишены теплового зрения, тамошние аборигены. Так что на ощупь, только на ощупь и никак иначе…
Инмун усмехнулся. Да, они так и идут в большинстве своём, аборигены Иннуру, – на ощупь. Всю свою жизнь бредут куда-то на ощупь, тыкаясь в стороны, забредая в тупики… Дойдут ли? Кто знает…
Сияние впереди разрасталось, крепло, тепловая же картинка уже обрела полную ясность: три параллелепипеда, врезанные друг в друга, в обрамлении невероятно старинных ламп накаливания – маленький такой каприз хозяина.
– Счастья и радости тебе, почтеннейшая Сайма!
Почтеннейшая Сайма, девчонка лет пятнадцати, торчавшая на крыльце, хихикнула.
– Привет, дядя Инмун! – она изобразила книксен на скорую руку.
– Как отец?
– Уже ждёт, дядя Инмун!
Стеклянная пластина двери бесшумно отъехала в сторону, пропуская гостя.
– Приветствую, многоуважаемый Нинэтэр!
– А, Инмун! – хозяин уже выбирался из объятий старинного надувного кресла, всем своим видом изображая радушие. – Прошу, прошу! Располагайся, где сочтёшь удобным…
– Папа, можно я уже пойду? – почтеннейшая Сайма стояла в дверях с видом закоренелой пай-девочки, трогательно и беззащитно надув губки и очаровательно хлопая длинными ресницами. – Ну паа-па… ну все же меня одну ждут!
Папа тяжко вздохнул, разглядывая дочуру. Наряд девушки в данный момент состоял практически из одних ювелирных украшений – серёжки до плеч, браслеты на руках и ногах, связка амулетов на груди – это, естественно, всевозможные полезные приборы… На талии дочуры виднелся поясок в виде золотой цепочки, перехваченной алмазной застёжкой пониже пупка. Свободный конец пояска-цепочки, украшенный талантливо стилизованной человеческой кистью с вытянутым указательным пальцем, болтался возле самого лобка, и указующий перст недвусмысленно указывал на псевдотату, весьма талантливо на том лобке нарисованное – роскошный цветок в обрамлении надписи «возьми меня сейчас»
– Ладно… – папа сделал слабый неопределённый жест рукой. – После побеседуем насчёт. Иди уже!
– Спасибо, папуля! – доча не заставила себя упрашивать, крутанулась на пятках и исчезла из поля зрения.
– Трудный возраст, – вежливо констатировал Инмун.
– Очень трудный, – безропотно согласился хозяин дома.
– Вот раньше, помнится, картинок не было…
– Это ты уже стареешь, – усмехнулся Нинэтэр. – Верно, картинки были не в моде. Но что-то я не припомню, носила ли на вечеринках твоя благоверная что-либо, кроме браслетов?
– Клевета. Она всегда приходила в переднике. Длинном таком, до колен. Потом, правда, я наловчился от него избавляться. Под предлогом, что мешает танцевать.
– Да, стащить с девушки передник, притом так, чтобы она не рассердилась, – высокое искусство!
Посмеялись.
– Однако перейдём к делу, – оборвал веселье хозяин дома. – Я слушаю, излагай.
Выбрав из связки кулонов один, Инмун поднял его на уровень шеи, придавил пальцем – в воздухе вспыхнуло голографическое изображение.