Далия Блэк. Хроника Вознесения
Шрифт:
В обмен на интервью Каниша поставила мне единственное условие: не касаться темы «Двенадцати» и подозрений насчёт её знакомства с их директором Саймоном Хаусхолдом. Я уважаю её желание. Но позже в этой книге мне удалось ответить на некоторые вопросы касательно её участия в деятельности «Двенадцати» – когда стало доступно чуть больше материалов об этой организации в целом и о Саймоне Хаусхолде в частности. Некоторые из этих материалов до сих пор остаются засекреченными.
Мы с Канишей встречаемся на пляже Кресент-Бич.
Она
Заместитель директора Броксон рассказал мне о сигнале.
Кто-то в АНБ попросил его взглянуть на эти данные. Мы довольно быстро выяснили, что данные вели к Джону, а от него – к Далии, но в те первые часы, когда мы знали только, что сигнал получен от радиотелескопа, мы были совершенно ошеломлены.
Сигнал из космоса. Послание в радиоактивной бутылке.
По тому, с каким трепетом Броксон об этом рассказывал, объясняя мне, что это может значить, я поняла одно: это радикально изменит направление нашей внутренней политики, хотим мы того или нет.
Помните: это был только первый год правления Баллард, и ситуация была хреновая со всех сторон – страна находилась в состоянии застоя и нуждалась в толчке вперёд. Во многих правительствах, в зависимости от политики на тот момент, такое открытие легко могли замести под ковёр и забыть.
Я хотела убедиться, что на этот раз ничего подобного не случится.
Так что я устроила небольшое собрание, пригласив туда Броксона, главу администрации Гленна Оуэна, советника Белого дома Терри Куинна, пресс-секретаря Пера Акерсона и директора Национальной разведки генерал-лейтенанта Надю Чен. Мы встретились в Кабинете министров в Белом доме. Пер и Надя, правда, не особенно рады были присутствовать на этом собрании и не горели желанием слушать про «радиопередачу от зелёных человечков».
Но и они быстро передумали, когда увидели код.
Я объяснила всем, что, как меня проинформировали, этот импульс был в тысячу раз сильнее любого радиосигнала, который мы ловили прежде. Более того, этот сигнал был искусственно создан и технологически превосходил всё, что могло создать человечество на данном этапе развития.
И это было правдой.
До того как начать карьеру в политике, я была врачом-терапевтом.
Я знаю, как работает наука. В этом была определённая логика.
Генерал-лейтенант Чен хотела предупредить об этом Объединённый комитет начальников штабов, но Терри быстро поставил на этой идее крест. Он хотел сперва подтвердить подлинность сигнала – как будто того факта, что Код нам принёс Броксон, было недостаточно. А пока он предложил нам собрать лучших светил экзобиологии, компьютерных наук и астрономии, чтобы они поделились своими догадками насчёт Кода Импульса, и не торопиться сообщать об этом президенту.
Могу вас заверить: как только решение было принято, всё случилось довольно быстро. Люди часто думают, что в Вашингтоне перемены наступают очень медленно, но это касается только политики. Когда происходит что-то глобальное, что-то, что несёт в себе потенциальную угрозу безопасности населения, мы реагируем быстро. Приказы раздаются и исполняются, и… словом, так всё было и в тот раз.
Мы очень скоро нашли нужных экспертов.
Сейчас даже как-то странно говорить о тех ранних этапах Вознесения. Большинство из тех, кто разговаривал со мной об этом, интересовались более поздними событиями – как мы справлялись с Вознесением, как появился документ о Раскрытии информации, о проблемах, с которыми столкнулась президент Баллард в процессе. Но самые первые дни после открытия Импульса мне запомнились не слишком отчётливо. Я сделала множество звонков, организовала множество встреч, разослала целое море писем по электронной почте.
И, сказать правду, я не осознавала значимости этого события, пока не поехала тем вечером домой. Я тогда была матерью-одиночкой: пока я была на работе, о моей дочери, Роуз, заботилась её бабушка. Иногда я не виделась с дочерью целую неделю или больше. Это меня убивало. Буквально разбивало мне сердце.
Вечером того дня, когда был обнаружен Импульс, мне удалось поужинать с Роуз. Она уже доела свою порцию и закусывала жареной картошкой, когда вдруг посмотрела на меня и спросила: «Мам, почему ты каждый день ходишь на работу? Чтобы исправлять то, что сделали плохие люди? Неужели им никогда не хочется просто отдохнуть?»
И, глядя на неё, я вдруг поняла, что впервые за долгое время настроена оптимистично. Знаете, Роуз ведь была права. Отчасти. В мире постоянно происходило что-то плохое, и я много всего успела повидать на работе в администрации. Не могу назвать себя прожжённым циником, но я привыкла смотреть на мир довольно мрачно.
Президент Баллард появилась на политической арене в критический момент.
Не сказала бы, что в мире царил хаос, но ощущение было такое, что всё вот-вот начнёт разваливаться к чертям. Пропасть между богатыми и бедными была больше, чем за последние восемьдесят лет; правящие политические партии только и делали, что подбрасывали дров в огонь обоюдной ненависти; соседи не разговаривали друг с другом; социальные сети заставляли нас истекать ядом по поводу каждой раздражавшей нас мелочи. Это было ужасно, и мы все нуждались в переменах.
Когда Баллард вступила в предвыборную гонку, она как будто появилась из ниоткуда. Настоящая тёмная лошадка.
Её обыденность была глотком свежего воздуха – людям это понравилось. В хорошем смысле. Баллард знала, через что мы все прошли, знала, что мы помнили и что хотели вернуть, а именно – надежду на лучший мир. И знала, что для этого ей понадобится совершенно новый подход.
Неудивительно, что она победила на выборах.
Возможно, это взбудоражило рынок и нанесло некоторым политикам удар, от которого они так и не смогли оправиться, но люди вроде меня – люди, жаждущие перемен, – открыли для себя новую страницу в истории, и я искренне хотела быть её частью. Раньше на выборах было много разговоров о том, чтобы изменить систему, но это никогда прежде не исполнялось на практике. Вместо того чтобы выбирать людей прогрессивных, глядящих в будущее, население Америки, сытое по горло всей этой политикой, приводило к власти тех, чьи амбиции касались только их самих. Наступавшее затем разочарование делало людей только ожесточённее, а разногласия – острее.