Дальние снега
Шрифт:
Митя побрился, надел чистую, недавно стиранную рубашку, написал письмо родителям в станицу Потемкинскую.
Штурм начался в четвертом часу дня.
Забили барабаны, взвились сигнальные ракеты, выплюнули металл двухпудовые мортиры и горные единороги. Перед Ширванскими батальонами заполоскалось распущенное знамя. Командир ширванцев полковник Бородин — поджарый, стремительный, с сабельными шрамами на худом загорелом лице — стал впереди первого батальона:
— Без команды не стрелять! Песню! Батальон, за мной!
Митя за те дни, что стояли под Ахалцыхом, сочинил песню, которая сразу же понравилась ширванцам, и сейчас они запели именно ее:
Ой, меж гор…Весь батальон подхватил:
Ой, меж гор…Митя один продолжал:
Ахалцых стоит, А вокруг стена…Грубые голоса повторили:
А вокруг стена…Да, вокруг и стены, и рвы, и скалы. С песней идет батальон. Пролом в палисаде, возле бастиона, все ближе.
Молчат бастионы, молчат крепость и цитадель. Словно вымер Ахалцых. Только юный, одинокий голос Мити выводит:
— Ров широк лежит.Батальон все ближе к пролому, ближе… Холонет сердце у Мити — чует наведенные на него турецкие ружья, пушечные жерла, они выставили свои чугунные рыла из амбразур.
Впереди Мити — легко, как на параде, — идет полковник Бородин. Все ближе пролом… и, словно на куски, разодрали небо выстрелы турок. И сразу повалились наземь солдаты справа и слева от Мити, дрогнула земля, захлебнулась кровью, стонами, криками.
— Ур-р-р-р-а-а!
Пролом все ближе — вот он, рядом.
— Вперед! Ур-р-р-р-а-а!
Митю обогнал долговязый барабанщик Головченко. Вскочив в пролом, забил на виду у турок в барабан:
— В атаку! В атаку!
Барабан, пробитый пулями, захрипел: на бастион! В атаку!
Ширванцы врываются в пролом, прокладывают дорогу штыком и прикладом, грудь встречает грудь; удары кинжалом и ятаганом; выстрелы.
— Вперед!
— Алла!
— В штыки!
— Алла!
Валится подрубленный палисад. Волна за волной накатывают русские.
Невысокий крепыш — есаул Зубков, багрово краснея от натуги, перетащил орудие через палисад и с плешеватого бугра пальнул поверх ширванцев, вдоль улиц Ахалцыха.
Эхо подхватило раскатистый звук выстрела.
Митя долез до бастиона, ухватился за малиново-зеленое знамя с надписями из Корана, но пуля тесанула по лбу — кровь залила глаза, и Каймаков, теряя сознание, покатился вниз в овраг.
Когда открыл глаза, увидел склонившегося над ним Головченко. Тот, обматывая Мите лоб тряпкой, скалил широкие зубы:
— Не боись! Атаманом будешь!
Митя поднялся:
— Бастион взяли?
— Взяли, казак, взяли… Унтер-офицер Водницкий [19] спас нашего штабс-капитана Разнатовского. Тому обе ноги — пули навылет…
Головченко забарабанил.
— …унтер на себе вынес… Пробился через турку… у самого четыре раны…
Мимо орудия, опрокинутого вверх колесами, солдаты протащили пятисаженную лестницу.
Воины Kecce Магомет-паши бросилися снова отбивать бастион.
19
Из разжалованных.
К Мите подошел полковник Бородин: волосы на висках его опалены, правый рукав сюртука исполосован саблей.
— Отнесешь донесение командующему!
Он передал Мите вчетверо сложенный листок.
— Лётом!
Паскевича Каймаков нашел на горе, возле главной батареи. При виде мясистого лица командующего, маленьких, исподлобья глядящих глаз Митя оробел.
Граф Паскевич, пробежав донесение, приказал мослаковатому полковнику в дымчатых очках:
— Два орудия — через палисад! Саперную роту — к пролому!
Еще раз прочитав записку, недовольно поморщился: «Водницкого рано награждать. Пусть получше из него выветрится дух Сенатской площади. Собирает у себя в палатке „прикосновенных“… Доберусь до них…»
— Как там? — обратился генерал к Мите, имея в виду город.
— Жарынь, ваше высокопревосходительство.
Паскевич нахмурился.
Митя, словно бы желая успокоить генерала, добавил:
— Да ить мы назад ни шагу не попятим!
Митя возвратился через пролом и подбежал к Бородину в тот миг, когда одна пуля раздробила тому челюсть, а другая, разбив костяную рукоять шашки, поразила полковника в живот.
Бородин упал на землю. Доставили носилки, отнесли труп в сторону.
Артиллеристы, установив легкую пушку на крыше сакли, обдавали город картечью. Турки накатывались на бастион вал за валом. Их отбрасывали, а они вновь устремлялись в контратаки. Борьба шла за каждую саклю, их брали на штык.
Турок с горящей головней подполз к пороховому складу, но не успел взорвать: канонир Голуба прикончил его. Турчанки, обмазав лицо сажей, тоже шли в атаку. Рукопашная продолжалась пятый час, а конца ей не было видно.
С грохотом взорвался зарядный ящик. Начались пожары. Багровое пламя расплескалось по темному небу вкруг цитадели.
Головченко полез в горящую саклю, вынес из огня турчонка лет двух, сказал Мите, словно бы винясь:
— Дите ж! — и снова забарабанил.
Кругом валялись обгорелые тела. У зарядного ящика в муках умирал канонир Голуба, из его уха торчали кости.
Раненный в ногу немолодой грузин из добровольческой дружины генерала Мадатова, тяжело опираясь на банник, заряжал на выступе скалы орудие и сам же стрелял. Серый суконный чекмень его изрешечен пулями, газыри сорваны, архалук из темного бурмета — в подпалинах, папаха азартно сбита набекрень, по черному от копоти лицу струями течет пот. Но грузин, стараясь не наступать на раненую ногу, приковыливая, продолжал единоборство, пока пуля не повалила его наземь.