Дальние снега
Шрифт:
— Эт точно…
Грибоедовы присели на седла.
— Вы, донцы, давно служите? — чтобы завязать разговор, спросил Александр Сергеевич у всех, но обращаясь к «дяде Феде».
— Я, к примеру, только здеся, в Бамбаках и Шурагеле, справно две службы сломал [22] , — словоохотливо ответил тот. — Все верхи да верхи рыскаю… То сам в шашки кидаюсь, то меня картечь в упор бьет… И односумы — тож… Режь — кровь не капнет!
Он не сказал, что еще в Шуше держал осаду, а потом, пробравшись ночью через войска персов, доставил донесение полковника Реута Ермолову в Тифлис. Мало ли что было в войну! И пятидесятиградусная жара, и метели в горах, и ранения, и бруствер из заколотых коней, когда седла чернели от пороха. Ходили в дротики, брали на штык, гикали в пики, а бывало, что и тыл давали. Сколько раз вспыхивали на горах сторожевые костры, сигнальные вехи с горючим в корзинах на длинных шестах, стреляли вестовые пушки с валов, объявляя тревогу постам, повисали в воздухе шары из ивовых прутьев, призывая в ружье… Мало ли что было…
22
Донские полки на Кавказе сменялись через четыре года.
…Грибоедов подумал, что напрасно он до сих пор не представил к награде Митю, спасшего тогда поручика: «Вот русский нрав — этот казак свершил подвиг и не придал ему значения». Пожилой казак поглядел на Александра Сергеевича доверчиво:
— Мы даже песню сложили. Извиняйте, ваше превосходительство, ежели что не так… — Он заговорил речитативом:
Ох ты, служба нужная, Сторона грузинская… Ты нам, служба, надокучила, Добрых коней позамучила. Положила ты, служба, Много казачьих головушек, Позасиротила ты, служба, Малых деточек…Казаки завздыхали:
— Когда воротимся?
— Как есть позасиротила…
— Наши-то жалмерки позастывали…
— Жизня, она что ниже, то жиже…
— Вы из каких станиц? — спросил Грибоедов Чепегу.
— Мы все боле с Потемкинской. Может, слыхали, ваше превосходительство? Прежде ее Зимовейской звали. — Из-под густых бровей казака светлые глаза глянули пытливо и умно.
— Слыхал! — усмехнулся Грибоедов, зная, что Разин оттуда. — Да и в краях ваших вольных бывал. Не величай ты меня хоть перед песней превосходительством. Александр Сергеевич я. Вы о Стеньке песню не знаете ль?
Песню о Разине они хранили в тайне, но, видно, что-то разрешило посвятить в нее этого человека, о котором они уже слышали много хорошего, и Федор Исаич, мгновение поколебавшись, сказал:
— Как не знать! Митя, а ну-ка зачинай, а мы на подхват…
Митя расправил ремень, весь подтянулся, приосанился, откинув светловолосую голову, запел:
— Ой, да ты взойди, взойди, солнце красное… Обогрей нас, солнце, добрых молодцев, Добрых молодцев, сирот бедных. Ой, мы не сами то, братцы, идем, Ой, да нас нужда ведет… Мы не воры, ох, да не разбойнички, Ой, да Стеньки Разина мы помощнички.Горы опять прислушивались, примеряя песнь к себе, к своей вольнолюбивой стихии, а когда песнь смолкла, отголоски ее, словно еще один хор, долго обегали могучие отроги.
— Истинная поэзия… — будто очнувшись, тихо сказал Грибоедов Нине.
— Чудо! — воскликнула Нина. — Чудо как хорошо!
Пожилой казак улыбнулся добро.
Нина посмотрела на Александра:
— Можно и мне спеть?
— Конечно.
Она запела песню из его поэмы «Кальянчи»:
— Вышли мы на широту Из теснин, где шли доселе, Всю творенья красоту В пышной обрели Картвеле, Вкруг излучистой Куры Ясным днем страна согрета…Голос у нее — несильный, но приятный, мягкий. Для Грибоедова была неожиданностью эта простосердечная общительность Нины.
Последние слова она пропела с такой милой, стеснительной улыбкой, так проникновенно, что казаки одобрительно загудели:
— Сущий соловушка у тебя, господин посол…
— Ладно песню ведет…
Уже поднимаясь, Грибоедов попросил Митю:
— Ты мне завтра перескажешь несколько песен, я запишу?
— Со всей душой! — живо откликнулся Митя и, спохватившись, добавил: — Рад стараться!
— Ну, добрый ночи!
— И вам того ж…
Грибоедовы скрылись за горным поворотом. Федор Чепега набил трубку самосадом, высек кресалом огонь, раздул затлевшийся шнур, поднес его к трубке, с наслаждением попыхал.
— Хорошие баре… — наконец сказал он с явным одобрением.
— А глаза у ей, ну, чисто звезды, — тихо и как-то совсем по-детски сказал Митя.
— Кубыть, Александр Сергеевич и сам песни не складывал, — проницательно заметил Федор Исаич и огладил свой ус. — Ну, похлебаем, станишники, да и впрямь спать будем… Верно сказано: «Слава казачья, а жисть собачья…» Што в тех персах ждет нас?
…За Гергерами, недалеко от селения Амамлы, в узкой долине, ответвлявшейся от дороги и обставленной горными кряжами, Грибоедов увидел знакомую могилу русского командира батальона Монтрезора. Каждый раз, следуя этой дорогой, Грибоедов неизменно подъезжал к одинокой могиле.
И сейчас, распорядившись, чтобы кортеж двигался к Амамлы и там расположился на привале, Александр Сергеевич попросил Нину:
— Пойдем со мной вон к той могиле… Тебе не трудно?
Уже пала вечерняя роса. Грибоедов, набросив на плечи жены легкую белую бурку, повел Нину к пирамидальному камню на холме, приказав слугам подождать с конями у дороги, возле пульпулака — памятника-родника, склоняясь над которым путник поминал усопшего.
Остановившись возле могилы — последнее землетрясение немного сдвинуло камень, — Грибоедов обнажил голову.
— Четверть века назад, — сказал он тихо, словно боясь нарушить тишину, разлитую вокруг, — майор Монтрезор и его сборный отряд из ста десяти человек с одной пушкой был окружен здесь шестью тысячами персов Эмир-Кулихана… Бой шел несколько часов… Майор трижды водил свой отряд в штыки… Заткнул рану в боку платком… кровь текла по пальцам… он продолжал наводить орудие, понимаешь, до последнего заряда… Потом бросился на ствол пушки, обнял его… Персы изрубили героя в куски…
Бледное лицо Александра было торжественно-отрешенным.