Дальний берег Нила
Шрифт:
Морвен, довольно резко отстранив ее, осторожно достал то, что лежало под лоскутом, разложил на столе, вгляделся, затаив дыхание…
– Чтоб мне провалиться! – заорал он, вдоволь наглядевшись. – Ты ведьма! Натуральная ведьма! Откуда? Оно же сгорело сто лет назад!
– Оттуда же, откуда и творение Гризома, – спокойно ответила Таня. – Понимаешь, я там нашла двух Мадонн, обеих и прихватила. В живописи я разбираюсь плохо, глазами никогда не различила бы, где оригинал, где копия. Но энергетика у картин была совершенно разная, точнее, ты уж извини, у твоего любимого Гризома она никакая, а у Эль-Греко – ого-го-го! Даже с фотографии шибает. В общем, я немного поразмыслила – и решила сдать Шерову копию. Не то чтобы обмануть кого хотела, просто чуяла что-то. В конце концов, я свое дело сделала, картину добыла, какую заказывали, а уж что это такое – копия, оригинал, дедовы подштанники – меня не касается… Признаться, я удивилась тогда, что специалист заграничный – ты сам, как я теперь узнаю, – спокойно принял подделку, на которой даже я не обманулась… А саму картину упаковала понадежней, в этот самый чемодан, да сюда и привезла. На черный день. Вот он и настал… Ну что, удалось мне тебя подкупить?
Морвен вздохнул.
– Отпуск ты себе купила…
– Только отпуск? Надолго?
– Это ты определишь сама.
Глава двенадцатая
Рыбий жир фонарей
(1989)
Научно-производственное объединение «Ленглавбетонконструкция», что затерялось где-то в диковатой промзоне между Лиговкой и железнодорожной полосой отчуждения, лихорадило с самого Нового года. Еще бы – к нам едут французы! Причем не какие-нибудь там залетные гастролеры-однодневки по линии обкома или ВЦСПС, а самые что ни на есть конкретные, деловые, с серьезными интересами и долгосрочными планами. «Вилль дю Солей», строительная фирма, посылала в Ленинград представительную делегацию для изучения вопроса о создании совместного советско-французского предприятия с целью развертывания на базе объединения экспериментального цеха по производству универсальных евромодулей повышенного качества. Предполагались значительные капиталовложения, масштабные поставки новейшего оборудования, а в будущем – выход готовой продукции на мировые рынки. Проспекты фирмы «Вилль дю Солей», разворованные на второй же день, являли собой чудо полиграфического искусства, а чертоги, запечатленные на глянцевых страницах, были столь ошеломительно великолепны, что любой сотрудник ЛГБК без колебаний поменял бы год жизни в своей коммуналке, «хрущобе» и даже дефицитной «сто тридцать седьмой» на один-единственный денек посреди такой буржуазной роскоши. Хотя никто в объединении не имел и приблизительного представления, что такое «евромодули повышенного качества», от головокружительных перспектив захватывало дух. Готовясь к встрече, в экстренном порядке заасфальтировали дорожку от проходной до административного корпуса, провели косметический ремонт директорского этажа, в кабинет завезли новую финскую мебель, а работникам двух цехов, в которые, по представлениям начальства, с наибольшей вероятностью захотят заглянуть дорогие гости, выдали новенькие чешские комбинезоны.
По объединению поползли упорные, официально не подтвержденные, но и не опровергнутые слухи, что будто бы из особо отличившихся работников будет отобрана группа в десять человек для трехмесячной стажировки во Франции. Оптимисты записались на курсы французского при ДК железнодорожников и принялись с удвоенной силой демонстрировать служебное рвение перед руководством; самые завзятые пессимисты, хоть и уверяли, что списки на Францию давно составлены, и входят в них, естественно, директор с замами, парторг, комсомольский бог Каконин, директорский референт Оля и секретарша Аллочка, ходили подтянутыми и исподволь готовили хвалебные характеристики на самих себя.
В международный аэропорт явилась солидная делегация, человек пятнадцать «главбетонов» и прикомандированный переводчик из «Интуриста», вихлястый молодой человек с кошачьими повадками и обесцвеченной перекисью челкой. На всякий случай, сразу трое держали таблички с надписью черным фломастером: «Lenglavbetonokon-strukcija».
Пассажиров из Парижа было немного, и трое мужчин в роскошных длиннополых плащах, с клетчатыми кофрами через плечо – посередине высокий, по бокам маленькие, справа толстый, слева худой, – сразу обратили на себя внимание встречающих. Депутация устремилась к ним.
– Бонжур, месье, ну сом трез аншанте… – солидно начал глава делегации старательно заученную речь.
– Бонжур, дарагой, бонжур, – прервал его маленький и толстый по-русски, правда, с сильным кавказским акцентом. – Скажи своим, чтобы багаж наш взяли, да?
Он сунул в ладонь остолбеневшему чиновнику несколько картонных бирочек.
Подскочивший крашеный переводчик бирочки забрал.
Высокий француз что-то тихо и коротко бросил толстому. Тот виновато улыбнулся.
– Извини, дарагой, ты начальник, наверное.
– Николай Петрович Чмуров, заместитель директора по общим вопросам.
Николай Петрович протянул руку, и толстый коротышка с чувством пожал ее.
– Робер Тобагуа. Очень рад, очень… Господин генеральный директор…
Второй коротышка, тощий, сделал шаг вперед.
– Жан-Пьер Запесоцки, – с ударением на последний слог произнес он.
Слегка поклонившись, шагнул назад. Руки так и не протянул.
– Наконец, наш хозяин, владелец «Вилль де Солей», господин Филипп Корбо.
Легким кивком высокий подтвердил: он самый…
Прилетели французы в восьмом часу вечера, сразу из аэропорта проследовали в гостиницу «Ленинград», где их ожидал банкет по случаю прибытия. Хозяева выкатили шикарный стол с икрой, экспортной водкой, осетриной на вертеле и, естественно, на протяжении вечера все внимание уделяли иностранным гостям. Те вели себя по-разному. Тобагуа болтал без умолку, отдавал должное и закускам, и коньячку, через полчаса был на ты со всеми, включая директора, через час полез на эстраду петь «Сулико». Запесоцки, напротив, молчал, брезгливо морща унылый висячий нос, пил только воду, заедал зеленью и красной икрой – от черной он отказался, как от некошерной. Корбо ел и пил умеренно, немногословно отвечал на вопросы любопытствующей соседки, референта Оли, о Франции и об Америке. Беседовали они по-английски – французского Оля не знала, английским же владела на уровне приличной ленинградской спецшколы. Перелом наступил, когда в их разговор врезался подгулявший комсомольский бог Каконин, упитанный молодой человек в модном кожаном пиджаке.
– Эй, Олюнчик, ты эгоистка, я, может, тоже с французом хочу общнуться.
– Ну так и общайся.
Оля показала на Тобагуа, о чем-то хохочущего с краснолицым Чмуровым, на Запесоцки, подозрительно поглядывавшего на окружающих.
– Ха, тоже мне французы, грузин да жид пархатый! Твой-то настоящий, смотри, красавчик какой, вылитый Ален Делон.
– O, oui, oui, Alain Delon! – услыхав знакомое слово, закивал Корбо.
– Во-во! – обрадовался началу беседы Каконин и перешел на английский. Точнее, попытался: – Мистер, вот риал мен дринк ин Франция?
Он сам удивился, что француз его понял. Должно быть, помог жест, которым он сопроводил вопрос – щелчок по горлу.
А вот ответа комсомолец не понял.
– Оль, это он что сказал?
– Сказал, что во Франции настоящие мужчины пьют то, что хотят.
– А правда, что для француза стакан водки – смертельная доза?.. Ты переводи.
– Не буду.
– Что говорит молодой человек? – осведомился у Оли Корбо.
– Так, всякие глупости…
– И все же?
Оля нехотя перевела.
Корбо усмехнулся.
– Насколько я понял, молодой человек хотел сказать, что русские лучше держат алкоголь… Оля, попросите официантов принести две пустых пивных кружки.
– Филипп, может быть, не стоит…
– Попросите.
Принесли кружки. Корбо поровну залил в них литровую бутылку «Столичной», придвинул одну из кружек к притихшему Каконину.
– Начинаем на счет «три». Залпом… Оля, переведите ему.
«Главбетоны» притихли. Парторг Глебов попытался что-то вякнуть про трезвость – норму жизни, но его быстренько заткнули. В конце концов, брошен вызов престижу их учреждения, более того, престижу Родины.