Дальний приход (сборник)
Шрифт:
И прихожане тоже часто жаловаться стали, неладное происходит что-то. Одна фельдшерица, серьезная такая женщина, квартиру освятить попросила. Что-то, говорит, непонятное завелось. После двенадцати часов ночи существо какое-то материализуется. Чуть больше метра высоты. Белое. Бегает по квартире, гремит… А то дак рука откуда-то высунется и душить начинает…
Ну что делать?
Фельдшерицу я хорошо знал, на службы в церковь регулярно ходила. Пошел к ней… Квартира странная, пока шли по улице, все тихо было, а вошли в квартиру и что откуда взялось, как будто свадьбы во всех квартирах играют… Шум, треск, завывания,
Я столик: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа» — перекрестил и снова заснул. А утром просыпаюсь, смотрю — вся краска на полу под аналоем изгрызена.
«Ну, — думаю, — недобрая душа это делала. Так дальше дело не пойдет»
И вот, после обедни, говорю я проповедь и как бы, между прочим, добавляю:
— Дорогие мои карги! Кто это так делает, я вас знаю. Кого в спину видел, кого сбоку. Так вот, имейте в виду, что я тут собираюсь служить долго. Я многих из вас переживу. И учтите поэтому, если не прекратите своими делами заниматься, как умрет кто из вас, так его мимо храма и пронесут — я отпевать не буду…
В общем, в таком духе я свое обличение произнес и к вечеру смотрю, попадает к моему дому старушечка, одна из тех, что свечки в церкви переворачивала. В одной руке у нее рыба сушеная, а в другой — баночка с уже заправленными грибами.
— Батюшка, — говорит, — уж простите меня. Я не знала, что это делать — Богу противно, вот и делала. И порчу наводила, и то делала, и это… Больше не буду грешить. Только уж и вы отпойте меня. Христом Богом прошу…
— Ну, что ж… — говорю. — Раз покаялась, то у меня на тебя зла нет. А перед Богом покаяться приходи в церковь, на исповедь!
— Спасибочки, — говорит, — батюшка! Обязательно приду. А это возьмите, это от всего сердца я. Откушайте, пожалуйста.
Взял я сушеную рыбу, баночку с грибами, и вот с грибами этими такая нехорошая история приключилась.
Матушка как раз вечерять собирала.
Картошечка молодая отварена у нее была. Лучку в огороде нарвала. А тут грибки. Обрадовалась она, когда их увидела. Как раз, говорит, к постной трапезе…
Ну, накрыли мы на стол. Помолились, как положено. А матушка, я еще тогда внимание на это обратил, как-то невнимательно к молитве отнеслась. Пока я молился, что-то на столе поправляла. Благословил я трапезу, сели мы вечерять…
В общем, через два часа увезли мою матушку с сильнейшим отравлением. Слава богу, в больнице откачали ее бедную.
Я только к утру и вернулся домой. Как же так, думаю, вместе с женою эти грибочки ел, а совсем ничего и не почувствовал, даже расстройства желудка не случилось…
Помолился я Богу, попросил в молитве жену за невнимание простить. Потом думал прилечь отдохнуть, а тут сушеная рыба на глаза попалась. Только уже и не рыба, а какое-то месиво из копошащихся червей. Перекрестил я подарок этот, снес в отхожее место, выкинул… И домой уже не стал заходить. Пошел, церковь открыл, молюсь там.
— Прости, — говорю, — Господи, меня грешного. Что же я удумал-то такое. Своим умом да хитростью с силою этой черной бороться! Сам себя, дурак я этакий, и перехитрил. Прости меня, окаянного, что в силе Твоей, в теплом Твоем заступничестве вроде как усомнился…
Ну, и после этого как рукой сняло.
И черные кошки куда-то пропали. И блазниться перестало.
Чуть что, только почувствую — сразу в церковь. Помолюсь, и снова покой на душе, тишь…
А матушка долго в больнице лежала. Уже совсем осень была, когда ее выписали. И хотя не напоминал я ей про то невнимание к молитве, но она, бедная, сама все поняла. Только радовалась, что Господь вразумил ее. Я, видя это, тоже рассказал про Божие вразумление. И про хитрость свою, и про молитву. Матушка меня поняла.
И вот однажды, только поужинал я, из церкви вернувшись, матушка и говорит мне:
— Пойди, отец. Посмотри. Там у крылечка женщина стоит какая-то. Вроде как насчет отпевания тебя спросить хочет. Очень просила тебя выйти.
Ну, я думаю, приехала издалека, к службе не попала, надо идти.
Оделся, выхожу на крылечко, а никакой женщины нет. Только дохлая кошка на крылечке лежит. Перекрестился я и, чтобы жену не пугать, отнес кошку в угол двора к отхожему месту, где ночные гости могилу-то копать начали, ну и зарыл там.
Возвращаюсь домой, матушка спрашивает:
— Договорился?
— Да… — отвечаю. — Все в порядке.
— Ну и хорошо… — матушка говорит. — Очень женщина жалкая была. Уж так просила меня, так просила, чтобы ты вышел. Слава Богу, что договорился добром.
Не стал я ничего матушке говорить, чтобы не расстраивать ее, а на следующий день, уже ближе к вечеру, «Нива» к моему дому подъезжает. Выходит мужчина, такой представительный, и говорит, что матерь помирает. Очень просила, чтобы исповедать приехал, соборовать перед смертью-то.
Ну, раз такое дело, надо ехать. Взял, что требуется, и поехал.
И вот вводят меня к умирающей… Я ее сразу признал.
— Ну-ну… — говорю. — Про грибочки, небось, свои перед смертью вспомнила?
— Чего про них вспоминать? — она отвечает. — Не потому я, батюшка, так долго мучаюсь, что грибов тебе отнесла. Страшнее я дело совершила. Невестку свою убила.
— Зачем же ты, карга старая, такое сделала? — спрашиваю у нее.
— А не любила ее… — отвечает. — Легко было, вот и сделала. Только потом тяжесть почувствовала. Теперь уже и не отпускает — так тяжело. В общем, чего говорить пустое? Для себя ничего не прошу, потому что знаю: нет для меня ничего. А невестку ты, батюшка, отпой, как положено. Настасьей звать…
— Крещеная была?
— Здесь у нас все — крещеные. А Настасью отпеть ты и жене своей обещал вчера. Не забыл еще?
— Помню, — отвечаю. — А чего сама-то не зашла в дом вчера?
— Дак зайдешь к тебе, как же… Все двери и окна зааминены. Значит, отпоешь?
— Отпою, — говорю. — Где она у вас похоронена?
— Дак во дворе у тебя! — отвечает старуха. — Сам и схоронил вчера у отхожего места. Позабыл разве?
Ничего я не сказал, перекрестился только. Потом старуху перекрестил, завыла она ужасно, закорчилась. Тут вбежал в комнату сын, который на машине меня привез, ничего не говоря, вытолкал из дома. Посадил в «Ниву» свою, отвез назад. Денег мне хотел сунуть, да я только руку для крестного знаменья поднял, он и уехал сразу…