Дальтоник

Сантлоуфер Джонатан

— Согласно заключению коронера, нет.

О Ричарде она не спросила. Не хотела знать.

— Так что же связывает эти преступления?

— Способ убийства. Картины.

— Не знаете, в лаборатории уже закончили с картинами?

— Только с первыми двумя, — ответил Перлмуттер. — А последняя…

Кейт вздохнула.

— Вы хотите сказать, та, что оставлена на месте убийства моего мужа? Говорите прямо, Перлмуттер, без обиняков. Иначе нам будет трудно вместе работать.

— Да, — сказал он, — та, что оставлена на месте убийства вашего мужа.

—

Спасибо.

— И пожалуйста, зовите меня Ники.

— А вы меня — Кейт.

Перлмуттер улыбнулся и устремил взгляд на дорогу.

Кейт посмотрела на часы и вспомнила, что назначила встречу с редактором выпуска программы «Портреты художников», запись интервью с Бойдом Уэртером была уже заявлена в эфир на следующей неделе. Продюсер звонил ей раз пять, предлагал отложить передачу, но Кейт отказалась.

— Довезите меня, пожалуйста, до центра.

— Нет проблем.

— Чудесно. Но я должна быть там через двадцать минут.

Перлмуттер рассмеялся:

— Это сложнее.

— Я опаздываю на встречу с редактором. У меня есть передача на телевидении…

— Мне она очень нравится.

— Вы смотрите ее?

— А откуда, вы думаете, я узнал о Гогене?

Кейт улыбнулась.

— Пристегните ремень, сегодня вечером будет трясти! — произнес Перлмуттер драматическим голосом и бросил взгляд на Кейт. — Я домчу вас туда за пятнадцать минут, если скажете, откуда эти слова.

— Пара пустяков. Это реплика Бетт Дэвис из кинофильма «Все о Еве».

Перлмуттер быстрым движением схватил проблесковый маячок, высунул из окна мускулистую руку и поставил на крышу машины.

— Придется воспользоваться им, хотя это и против правил.

— А как насчет сирены?

Перлмуттер улыбнулся и щелкнул выключателем.

Глава 9

«Рядом с телом Ротштайна была обнаружена картина, что связывает жестокое убийство известного манхэттенского адвоката с двумя недавними аналогичными преступлениями, совершенными в Бронксе. Правда, пока Управление полиции Нью-Йорка это не подтверждает и не опровергает. Картина, оставленная убийцей на месте преступления, представляет собой натюрморт. Фрукты в вазе с голубыми полосками…»

Леонардо Альберто Мартини (известный в свое время в мире искусства как Лео Альберт) прервал чтение заметки в «Нью-Йорк пост» в том же месте, где и предыдущие два раза.

Происходило это потому, что его испачканные краской пальцы охватывали сейчас именно такую вазу с голубыми полосками.

Лео устало опустился в кресло. Почему-то мимоходом удивился тому, как сильно выцвела обивка. Впрочем, это не важно, выцвела, не выцвела, она все равно заляпана краской. Ему сейчас внушало отвращение все, прежде всего он сам и его картины. Тут же пришла спасительная мысль о самоубийстве, довольно регулярно посещавшая его последние тридцать лет.

Тридцать лет назад он был на пороге славы. Перед ним приоткрылась дверь в мир звезд. Его работы выставляли в самой престижной галерее на Пятьдесят седьмой

стрит, специализирующейся на перспективных художниках. В «Новостях изобразительного искусства» Лео назвали «художником, за творчеством которого нужно следить… абстрактным живописцем редкой выразительности, подлинным колористом». Кураторы отбирали его большие красочные абстрактные полотна для различных выставок, а коллекционеры расхватывали их и вешали в своих гостиных. Но потом «минимализмом» все пресытились. Декоративная живопись вышла из моды, а вместе с ней и Лео. Никто ничего не покупал, галерейщики его больше не приглашали его, кураторы и коллекционеры перестали посещать мастерскую, и даже приятели-художники начали сторониться, боясь подхватить вирус невезения.

В следующее десятилетие удалось устроить только две выставки, обе скандально провальные. Теперь Лео рисовал только ночами и в уик-энды, потому что будние дни, с девяти до пяти, проводил на работе, обслуживал ксероксы.

Лео пошевелился в кресле. Задумчиво намотал на пораженный артритом палец седую прядь. В одну сторону, потом в другую. Посмотрел на мольберт с абстрактной композицией, над которой сейчас работал, а затем на пачку стодолларовых купюр, заработанных на банальной небольшой картине. Фрукты он мог оставить на столе, но положил их в вазу с голубыми полосками: так было немного интереснее.

Конечно, как и любой художник-профессионал, Лео написал натюрморт в своем собственном особом стиле, выработанном за сорок с лишним лет. Его суть выражалась прежде всего в том, что он никогда не использовал белую краску. Ее заменял незакрашенный холст. Этот прием Лео перенял у выдающегося французского художника Анри Матисса. Во-вторых, он натирал картину скипидаром, используя кисти с пенными наконечниками или аккуратно обрезанную губку. Так что мазков вообще не было видно. Лео приписывал открытие этого метода себе, хотя знал, что его использовали и другие современные художники.

Для себя он такую картину, конечно, писать не стал бы, но мыслимое ли дело отказаться от пяти тысяч долларов?

Так легко деньги к нему еще никогда не приходили. Лео писал натюрморт всего два часа. Яблоко и два банана в вазе с голубыми полосками. Доставил картину заказчику с еще не просохшей краской и получил за нее пачку сотенных в конверте. Естественно, обрадовался. На этой паршивой работе за такие деньги пришлось бы вкалывать ой-ой-ой сколько. И вот в газете написано, что его натюрморт с вазой с голубыми полосками нашли рядом с убитым адвокатом. Тут уж не до веселья.

Лео вскочил и нервно заходил по маленькой квартире.

Подбежал к незастеленной кровати, где лежали деньги, взял сверху несколько хрустящих сотенных, сунул в карман потертой джинсовой куртки, остальное спрятал под матрац. Решил вначале сходить в магазин фирмы «Ливайс» на Бродвее и купить новый костюм, а потом подумать, что делать дальше.

У двери Лео вдруг обернулся, подбежал к столу, схватил вазу. Замахнулся, чтобы разбить, но передумал. Лучше расколотить ее на улице у мусорного бака.