Дама с рубинами

Марлитт Евгения

Однако советнице это было известно. Ландрат призвал к себе старого Ленца, чтобы сообщить ему непреложный факт: нигде среди бумаг покойного коммерции советника ничего не было найдено; ни малейшего куска бумаги, ни заметки относительно второго брака или рождения сына.

Тайна, грозившая опутать гордое главное здание своими нитями, казалось, таким образом, погрузилась во мрак, которым покрываются навсегда столь многие неразрешенные загадки. Старому Ленцу во всяком случае оставались еще личные розыски в церквах Лондона, где состоялись бракосочетание его дочери и крестины внука; однако в письме молодой женщины не была названа церковь, в которой она «получила от него обручальное кольцо». Далее старый Ленц рассказал ландрату, что однажды получил письмо от подруги его дочери, ухаживавшей

за ней, с сообщением о том, что у него родился внук, а три дня спустя пришла телеграмма с известием, что молодая женщина при смерти. Он тотчас же отправился в Лондон, чтобы увидеть еще раз свою единственную дочь, но все-таки опоздал; она была уже в могиле. Квартиру своей дочери, убранную с княжеской роскошью, он нашел пустой; там была только ухаживавшая за больной подруга. Она осталась там, чтобы, по приказанию коммерции советника Лампрехта, продать всю оставшуюся обстановку. Она сообщила, что коммерции советник, бросив последнюю горсть земли на гроб умершей, тотчас же уехал. Он вел себя, как безумный, а потому она старалась избегать его. На мальчика он даже не взглянул, не говоря уже о том, чтобы приласкать, потому что бедное дитя было причиной смерти Бланки. Несмотря на это, он взял с собой новорожденного вместе с его кормилицей, говоря, что не хочет больше видеть Лондон. Все имущество покойной — платье, белье и т. д., он подарил этой особе за то, что она ухаживала за больной, но все письма и бумаги, лежавшие в письменном столе, взял себе.

— Нигде нельзя было найти ни листочка, — рассказывал дальше старик Ленц, — мне не осталось ничего, кроме маленькой любимицы Бланки — собачки Филины.

Только год спустя коммерции советник вернулся на родину: это был совершенно другой человек; его припадки дикого отчаяния потрясали и пугали старых родителей его умершей жены. Он приходил к ним темной ночью, и тут только они узнали, что он отдал маленького Макса на воспитание вдове одного своего умершего товарища, прекрасно образованной, чудной женщине, жившей в Париже. Ребенку было там очень хорошо. Коммерции советник постоянно переписывался с этой дамой и был осведомлен обо всем, что касалось его маленького сына. Однако он никогда не мог решиться повидать мальчика. Год тому назад дама в Париже внезапно умерла, и коммерции советник выразил намерение отдать мальчика в пансионат. Госпожа Ленц решительно воспротивилась этому, ссылаясь на то, что мальчик еще слишком мал и что ему нужны еще заботы и жизнь в семье, и в качестве бабушки потребовала ребенка.

Испуганный ее угрозами обратиться за помощью к их родным, если он исполнит свое намерение, Лампрехт приказал привезти маленького Макса к бабушке с дедушкой.

Внезапно в нем, словно чудом, совершилась полная перемена. При виде красивого, развитого мальчика в сердце этого мрачного человека сразу пробудилась самая глубокая отеческая нежность. Он часто поздно вечером приходил в пакгауз и часами молча просиживал у постели спящего ребенка, держа его ручки в своей руке. Он строил большие планы относительно будущности своего маленького сына.

Все это старый художник просто и скромно изложил ландрату в его тихой присутственной комнате, и если в душе Герберта и оставались какие-либо сомнения, то они тотчас же исчезли при безыскусственном, глубоко прочувствованном рассказе старика. Однако здесь не могло решать убеждение, хотя бы им даже проникся весь свет; здесь имела значение только буква, только «черное по белому».

— Без законных документов все ваши притязания висят на ниточке, — сказал ему ландрат, — а потому поезжайте в Лондон. Вам придется натолкнуться на большие препятствия; вам понадобится много времени и денег, но ради вашего правого дела вы не побоитесь затруднений и охотно пожертвуете временем. Что касается денег, то… они найдутся, об этом не беспокойтесь.

Это было, по крайней мере, слабое утешение, соломинка, за которую можно было ухватиться в нужде, но даже это утешение старик не мог дать своей жене: при первых его словах ее поразил удар.

В конторе тем временем все шло своим обычным порядком. Если бы молодой хозяин мог подозревать, что вдали на горизонте собираются грозовые тучи, то, вероятно, направил бы свое внимание

на другие вещи, чем на те мелочи, которыми он преимущественно занимался. С удалением «старого лентяя» далеко не все еще было исчерпано: надо было наблюдать не только за каждым уголком в доме, но и за двором с его вторыми воротами; повсюду нужен был бдительный надзор; там приходили и уходили поденщицы и легко могли утащить припасы и дрова из кухни и овес из конюшни; поэтому каждое отверстие, из которого можно было видеть двор, было открыто. Ставни, не открывавшиеся годами, должны были теперь ежедневно распахиваться настежь. Результат подобных обсервационных пунктов вчера наглядно почувствовала Варвара, вернувшись от колодца. Тотчас же после того молодой барин пришел в кухню, выругал старую кухарку и навсегда запретил всякие «кухарочьи сплетни» во дворе.

Сегодня после полудня Маргарита вернулась из Дамбаха; она могла быть довольна результатами своего заботливого ухода — дедушке было гораздо лучше; но домашний врач, с которым ландрат потихоньку посоветовался, был того мнения, что в павильоне, подверженном бурям и непогодам, старик не может совершенно излечиться. Поэтому доктор сказал, что советнику на время самых жестоких морозов гораздо лучше переехать в город. Дедушка согласился с этим, главным образом, вероятно, потому, что ему не позволили жить в верхнем этаже. Для него предполагалось приготовить несколько комнат в бельэтаже, как раз над квартирой Лампрехтов, так как там были теплые полы.

Надо было уютно устроить старому советнику его новую квартиру, и Маргарита для этого вернулась в город.

Тетя София была счастлива, что молодая девушка снова была с нею, хотя старая Варвара и находила, что милое личико Гретхен стало совсем бледным и скучным. Тетя София радовалась втихомолку также и тому, что старый советник переедет в город; тогда в доме снова будет голос, внушающий всем страх и уважение, а это было необходимо для усмирения маленькой властолюбивой женщины во втором этаже. С тех пор как прежний хозяин дома закрыл глаза, она слишком явно выказывала свое тайное нерасположение к «грубой, бесстыдно-прямолинейной женщине, к этой Софии». Советница стала вмешиваться во все домашние дела и все время так критиковала поступки «старой девы», как будто та была ее подчиненной.

Маргарита тотчас же по прибытии узнала о несчастье в пакгаузе. Тетя София и Варвара совещались на кухне, как бы незаметно доставить старому Ленцу кое-что для больной.

— Я отнесу, — сказала Маргарита.

Варвара всплеснула руками.

— Сохрани Бог! Будет беда, — уверяла она, — молодой барин караулит у всех окон, а обитатели пакгауза всегда были для него бельмом на глазу; мне ух как попало вчера за то, что я сказала несколько слов с поденщицей.

Однако Маргарита осталась при своем. Она молча взяла корзиночку с банками варенья, отправилась в «надворную комнату», накинула там на себя широкий белый бурнус из пушистой шерстяной материи и вышла в коридор. Но она выбрала неудачное время. В ту минуту, когда она спускалась по ступенькам в сени, с лестницы спускалась бабушка в элегантной шубе, вероятно, собираясь в город с визитом.

— Что? В таком белоснежном наряде во время глубокого траура, Гретхен? Надеюсь, ты не покажешься в таком виде в городе?

— Нет, я иду в пакгауз, — твердо ответила Маргарита, бросая, однако, боязливый взгляд на контору, где зазвенело окно.

— В пакгауз? — повторила советница, с удвоенной скоростью спускаясь с последних ступеней, — в таком случае мне надо сказать тебе пару слов.

— Мне тоже! — воскликнул Рейнгольд, снова закрывая окно конторы, и сейчас же вслед за тем вышел в сени.

— Войдем в столовую, — сказала бабушка.

Она откинула вуаль и пошла вперед, и Маргарите волей-неволей пришлось последовать за нею, так как позади преграждал ей отступление Рейнгольд.

XXIII

Войдя в столовую, Рейнгольд без всяких стеснений откинул бурнус Маргариты, покрывавший корзинку, висевшую на ее руке.

— Малиновое желе, абрикосовое желе, — прочитал он надписи на стеклянных банках, — все очень хорошие вещи из нашего погреба!.. И все это будет есть господин певчий, Грета!