Дама с рубинами
Шрифт:
Девушка проскользнула через сени в еще открытую дверь; новый замок в дверях чердака был быстро открыт, и во всем чердачном помещении она не встретила никакого препятствия; все двери были открыты и даже та, которая вела на лестницу, не была заперта.
Облегченно вздохнув, Маргарита вошла в столовую Ленцев; там никого не было, но в приоткрытую дверь кухни доносился тихий шорох. Молодая девушка открыла дверь и заглянула в наполненное чадом помещение.
Старый живописец стоял у плиты и старался налить горячий бульон из кастрюли в чашку; он сдвинул очки на лоб, его лицо выражало тревогу. Непривычное занятие, казалось, доставляло ему много усилий и затруднений.
— Я помогу
Старик поднял голову.
— Боже мой! Это — вы сами, фрейлейн? — с радостным испугом воскликнул он. — Макс выкинул такую штуку, что без моего ведома отправился за помощью в ваш дом; но он — решительный паренек и никогда не вернется домой, не исполнив возложенного на него поручения.
— Он поступил правильно, — сказала Маргарита.
При этих словах она взяла из рук старика кастрюлю и стала наливать в чашку бульон через ситечко, о котором совершенно забыл неопытный повар.
— Это — первое сытное блюдо, которое разрешено моей бедной пациентке, — сказал он со счастливой улыбкой. — Слава Богу, ей теперь гораздо лучше; она снова владеет языком, и доктор надеется, что она поправится.
— Не повредит ли ей, что новое лицо вдруг подойдет к ней? — озабоченно спросила молодая девушка.
— Я подготовлю ее.
Ленц взял чашку и понес ее через столовую в прилегающую к ней спальню. Маргарита осталась, но ей не пришлось долго ждать.
— Где эта добрая девушка, готовая помочь? — услышала она голос больной. — Ох, как это меня радует и утешает!
Молодая девушка переступила порог, и госпожа Ленц протянула ей здоровую руку; ее лицо было бледно, как подушка, на которой она лежала, но глаза смотрели сознательно.
— Белая и светлая, как голубка мира, — с чувством проговорила она. — Ах, да, она тоже любила белое, та, которая ушла от нас, чтобы более не возвратиться.
— Не говори об этом, Ганхен! — боязливо остановил ее муж. — Ты хотела, чтобы тебя положили поудобнее, для этого и пришла фрейлейн Лампрехт, как я тебе говорил; она поможет мне повернуть тебя.
— О, благодарю, мне совсем удобно; если бы даже я лежала до сих пор на крапиве, то думаю, что больше не чувствовала бы этого. Мне теперь так хорошо! Вид этого милого, молодого личика радует меня. У меня тоже была дочь, молодая, красивая и ангел доброты, но я слишком гордилась этим даром Божьим, а потому…
— Ганхен! — перебил ее старик с видимой тревогой. — Ты не должна так много говорить, и фрейлейн Лампрехт не может так долго быть у нас.
— Пожалуйста, дай мне сказать! — раздраженно и взволнованно воскликнула больная. — У меня на груди лежит камень, и я должна снять его. Неужели ты не понимаешь, что несчастная мать должна хоть один раз поговорить о своей умершей любимице? Не беспокойся, Эрнст, мой добрый, верный, — добавила она, овладев собою. — Разве ты не видел, что вчерашнее посещение господина ландрата уже сделало меня почти здоровой? Правда, я не могла видеть его и говорить с ним, но я слышала все, что сказал он; этот благородный человек верит нам, и каждое из его добрых слов служило для меня исцелением! — Она указала на овальный портрет на фарфоре, висевший над ее кроватью, и спросила, устремив взгляд на лицо молодой девушки: — вы знаете ее?
Маргарита подошла ближе. Да, она знала эту головку со свежими губами, васильковыми глазами и золотистым ореолом белокурых волос.
— Прекрасная Бланка, — с чувством проговорила она. — Я никогда не могла забыть ее; в тот вечер, когда господин Ленц принес меня сюда, ее волосы были распущены и ниспадали по спине, как блестящее покрывало феи.
— Да, в тот вечер, — повторила, тяжело вздыхая,
— Ганхен!..
Старушка не обратила внимания на замечание и умоляющее лицо мужа.
— Иди, мое милое дитя, — обратилась она к Максу, сидевшему у постели, — иди в кухню к Филине, слышишь, как она визжит? Она хочет сюда, а доктор это запретил.
Мальчик послушно встал и вышел.
— Разве это не прекрасный, восхитительный ребенок? — взволнованно спросила больная, и в ее глазах сверкнули слезы, — разве каждый отец не должен был бы гордиться таким небесным даром?.. А он… удостоится ли он небесного блаженства, когда он взял честь и счастье своего сына с собой в могилу?
— Прошу тебя, милая жена, не говори больше; только не сегодня, — настоятельно просил старик, дрожа всем телом. — Я попрошу фрейлейн Лампрехт, чтобы она пришла к нам завтра, тогда ты будешь сильнее и спокойнее.
Больная молча, но энергично покачала головой и взяла Маргариту за руку.
— Помните ли вы, что я сказала вам, когда вы меня уверяли, что любите нашего Макса и не хотели бы потерять его из вида?
Маргарита нежно и успокоительно пожала ее руку.
— Вы сказали, что изменившиеся обстоятельства очень часто совершенно меняют взгляды и что никто не знает, буду ли я думать через месяц так же, как в этот момент. Отношения между нами изменились, как вы сказали. Что именно случилось, я еще, конечно, не знаю, но, каково бы ни было это изменение, какое влияние оно может иметь на мою любовь к мальчику? Разве он вследствие этого станет менее достойным любви? Только я тоже попрошу вас — не говорите больше сегодня; я буду приходить к вам каждый день, и вы расскажете мне все, что может облегчить ваше сердце.
Старушка горько улыбнулась.
— Вам запретят посещение ненавистной семьи, может быть, даже сегодня, после вашего возвращения.
— Я хожу по дороге, которой не существует для других; сегодня я прошла по вашему чердаку.
Глаза больной широко раскрылись в болезненном волнении.
— По тому роковому пути, по которому заманили мою бедную овечку? — страстно воскликнула она. — Ах, да, она ходила над моей головой, а мать, отдавшая последнюю каплю крови для того, чтобы сохранить душевную чистоту своего ребенка, была слепа и глуха; она спала, как неразумная дева в притче. Я никогда не была в этом злополучном коридоре, по которому, как говорят, бродит женщина вашего дома, но знаю, над ним тяготеет проклятье, и мой кумир погиб из-за него. Не ходите больше по нему!
— Это не удержит меня, ведь я хожу по нему для исполнения своих обязанностей по отношению к ближнему, — произнесла Маргарита неуверенным, прерывающимся голосом.
Ей казалось, что она вдруг заглянула в мрачную, таинственную глубину, в которой вырисовываются знакомые очертания.
— Да, вы добры и милосердны, но при всем желании не сможете отбросить общепринятые мерки, — воскликнула больная, с большим усилием приподнимаясь на подушках. — И вы, наконец, будете осуждать нас, когда узнаете, что мы предъявили требования и не можем представить доказательство. О, милосердный Боже, только один светлый луч в этом непроглядном мраке!.. Нас выгонят, и сын Бланки не будет знать, куда приклонить голову; этот ребенок, ради которого она должна была пожертвовать своей молодой жизнью…