Дама с собачкой и тремя детьми
Шрифт:
"В такой же солнечный весенний день мы пошли с ним на выставку картин, смотреть работы Левитана, его друга, и были свидетелями того, как публика не понимала и смеялась над его чудесной картиной "Стога сена в лунном свете".
Работа в Петербурге по переписке рассказов закончилась, и Чехов обеспокоился оплатой. "Матушка, Вы получили с меня не всё. А почтовые расходы? Ведь марок пошло по меньшей мере на 42 рубля. Ведь Вы присылали не бандероли, а тюки!"
В ответ на её сообщение, что она будет в Москве 1 мая проездом в свои
Но слаще всего была фраза: "Мне нужно повидаться с Вами, чтобы передать на словах, как бесконечно я Вам благодарен, и как, в самом деле, мне хочется повидаться!"
26. В с т р е ч а н а в о к з а л е
Лидия Алексеевна ехала в Клекотки с детьми в сопровождении француженки и горничной, делая пересадку в Москве; в деревне её должны были встретить родные. Между поездами было часа два; за это время надо было накормить всех завтраком в буфете и выхлопотать отдельное купе. Они с Чеховым условились, что он приедет на вокзал.
Едва покончив с завтраком, она увидела Антона Павловича. Он шёл с кульком в руке, оглядываясь по сторонам. Нельзя было не заметить, что выглядел он неважно. Заметив семейство Авиловых за столом, он с улыбкой к ним приблизился.
– Смотрите, какие карамельки, - высыпал он свёрток на стол.
– Писательские!
На обёртке каждой карамельки был помещён портрет какого-нибудь известного писателя: Тургенева, Толстого, Достоевского.
– А Чехова и Авиловой нет, - посмеивался он, разбирая конфеты.
– Странно. Лидия Алексеевна, как вы думаете, удостоимся ли мы когда-нибудь такой почести?
– Удостоитесь, - важно кивнула восьмилетняя Ниночка.
Они не виделись больше года! И как он с тех пор постарел... Спохватившись, Лидия Алексеевна стала знакомить его со своими детьми. Старший, Лёвушка такой умница и послушный, а второй, Лодик уже сочиняет стихи и, наверно, станет поэтом. Чехов, сев, посадил Ниночку к себе на колени. Не выспавшаяся в дороге девочка доверчиво к нему прислонилась.
_ Меня дети любят, - заметив удивление матери, пояснил он. И в самом деле, в Мелихово он часто бывал среди крестьянских детей и привык ладить с ними.
Ласково перебирая белокурые локоны девочки, он сказал:
– А я вот что хочу предложить вам. Сегодня вечером актёры Художественного театра играют "Чайку" только для меня одного. Посторонней публики не будет. Оставайтесь. Только до завтра. Посмотрим спектакль вместе. Согласны?
Она растерялась. Как - остаться? Ведь она не одна. Везти всех в гостиницу? Телеграфировать в Клекотки, чтобы не встречали, и мужу, которого обязана предупредить о задержке? А самой, измятой беспокойной ночью в поезде, в дорожном костюме и с неряшливой причёской, показаться в театре? Ей бы сейчас поскорее добраться до поезда, расстегнуть все пуговицы и прилечь. А предложение Антона Павловича так заманчиво! Любопытно, к какому тексту будет сегодня отсылать её жетон?
Но как она ни прикидывала, выходило всё и сложно, и трудно.
– Нет, невозможно.
– Вы никогда со мной ни в чём не согласны!
– огорчился он.
– Мне так хочется посмотреть "Чайку" вместе с вами ! Неужели нельзя это как-нибудь устроить?
Он требовал от неё непосильной жертвы. Тут и Ангел-хранитель не понадобился.
А кто бы согласился на её месте?
В оставшееся до поезда время они вяло переговаривались ни о чём.
– У вас есть с собой тёплое пальто?
– Оглядев её костюм, обеспокоился он.
– Сегодня очень холодно, хотя первое мая. Я в драповом пальто озяб, пока сюда ехал.
– Ещё простудитесь по моей вине, - ахнула она.
– Лучше о себе подумайте. С вашей стороны безумие ехать в одном костюме, - настаивал он.
– Знаете, я сейчас напишу сестре, чтобы она привезла вам своё драповое. Она успеет.
Она почему-то принялась уговаривать его отказаться от этой затеи.
– Ну, смотрите... Если простудитесь, телеграфируйте мне, и я приеду вас лечить. Ведь я хороший доктор. Вы, кажется, не верите, что я хороший доктор?
– шутливо осведомился он.
Улыбнувшись, она тихо попросила:
– Приезжайте ко мне в деревню не лечить, а погостить. На это вы согласны?
Внезапно нахмурившись, он сказал быстро и решительно:
– Нет!
Чувствуя себя смущёнными, они заговорили о другом, - о переписке рассказов, но смущение и недовольство друг другом не исчезало.
Пришёл носильщик, сообщив, что можно занимать места, взял багаж и понёс к поезду. Следом побежали дети с француженкой. Они поднялись из-за стола. Чехов взял её ручной саквояж и коробки с конфетами. Заметив, что его пальто расстёгнуто, а руки заняты, она попыталась застегнуть его со словами:
– Вот так и простужаются.
Он раздражённо отстранился:
– И вот так всегда! Мне всегда напоминают, что я больной и никуда не гожусь. Неужели никогда, никогда про это нельзя забыть? Ни при каких обстоятельствах?
Она попыталась шутливым тоном смягчить неловкость:
– Вам можно заботиться, чтобы я не простудилась, а мне нельзя?
Он вздохнул:
– Зачем мы всё время ссоримся, матушка?
Она , привыкнув, уже давно не смеялась над "матушкой".
Они шли по платформе, перебрасываясь незначащими словами.
– Вы знаете, - задумчиво напомнил он, - нынче уже десять лет, как мы знакомы.
И в самом деле! Как она забыла? Она тогда кормила первенца...
– Да, десять лет, - продолжал он, глядя вдаль.
– Мы были молоды тогда.
– А разве мы теперь стары?
– Вы - нет. Вы младше меня на четыре года. Я же хуже старика. Даже старики живут в своё удовольствие. Я же нет, потому что связан болезнью.
– Но ведь вам лучше!
– Оставьте! Вы сами знаете, чего стоит это улучшение.