Дама с собачкой и тремя детьми
Шрифт:
– Ты думаешь о судьбе детей? -Почему ты угадал? - Я знаю.
Я прислонилась к нему, и мы думали вместе. Но молчали. Если бы мы заговорили, то не согласились бы друг с другом. Он бы сказал: "Я не могу примириться с тем, что они ищут своё счастье там, где я его для них не вижу. Что они выбрали людей, которых я не выбрал бы для них." Он оставался трезвым, ясным, проницательным, и, может быть, немного слишком осторожным и подозрительным. Шумело море, разбивались волны, ясно голубело море и ярко светило солнце... Кто видит вперёд? Кто знает будущее? Разве жизнь так богата счастьем, чтобы его выбирать? Да, когда мы глядели тогда, обнявшись, на море и молчали, это была, кажется, самая
34. К а т а с т р о ф а
Когда в августе 1914 года безответственный правитель в Зимнем дворце, окружённый негодными советниками, подписал манифест о начале войны, и мир рухнул; когда миллионам крестьян, оторванным от земли, вложили в натруженные руки винтовки и отправили воевать за чужие интересы, взбаламутив страну до самых глубин, многие из обеспеченных людей продолжали вести прежнюю жизнь, в упор не видя близившихся потрясений.
Для Лидии Алексеевны последний день привычной жизни наступил только летом 1916 года. Семья жила в своих Клекотках, как всегда в спокойствии и достатке. Свадьбы детей всё ещё не были сыграны. Ждали только возвращения с Кавказа отца, уехавшего подлечиться. Телеграмму о дне приезда ждали со дня на день. Она поступила, но вместо радости принесла беспокойство. "Лёгкий плеврит. Вышли немедленно Анюту. Михаил" (Анюта - прислуга, с юности жившая в семье Авиловых.)
Лидия Алексеевна тут же пришла в ужас. Раз муж просит прислать домработницу, значит, он серьёзно болен и за ним некому ухаживать. Заболеть в чужих краях, быть всеми покинутым и страдать от отсутствия заботы!.. Анюта стала тотчас собираться в дальнюю дорогу, однако ехать ей никуда не пришлось. Вскоре пришла новая телеграмма, извещавшая о внезапной смерти Авилова.
Если для матери рухнул сразу весь мир, то дети пережили кончину отца гораздо легче. Освободившись от отцовского гнёта, он и поспешили устроить судьбы по собственному усмотрению. Не прошло и полугода, как Нина обвенчалась со своим Гзовским и оставила мать. Для Лидии Алексеевны, крайне тяжело переживавшей кончину мужа, утрата дочери явилась новым нестерпимым горем. Цветущая пятидесятилетняя женщина внезапно превратилась в старуху, исхудала и подурнела. Перемена была столь разительной, что на улицах её не узнавали знакомые. События внешнего мира, ужасный февраль 1917 года, пережитый ею в Петербурге, прошли мимо сознания. Возможно, тогда она и начала курить, и в дальнейшем курила всё больше.
Вернувшись в Москву, она не захотела поселиться в опустевшем доме и обосновалась у сына. Вечерами она бродила по улицам, шла к тихой Спиридоновке, где они раньше счастливо жили, кружила вокруг особнячка, смотрела на знакомые занавески в окнах, на огни своей люстры в гостиной. Сейчас там жили родственники, однако она не собиралась в дом. Она представляла, будто ничего не случилось: муж жив и сидит дома, ждёт её, задержавшуюся на заседании литературного общества. И революции тоже нет. В столовой накрывают семейный чай. Дети тоже в доме, разбрелись по своим комнатам. Как может быть иначе, если по-прежнему горят знакомые лампы, освещая привычные обои, и на занавесках мелькают родные тени?!
Она была близка к помешательству. Если бы не болезнь дочери и потребовавшаяся ей помощь, заставившие мать встряхнуться, она бы ещё долго не смогла взять себя в руки.
Нину она увезла в Клекотки. Местные крестьяне тепло относились к семье Авиловых, бывших дачниками, а не помещиками в привычном смысле. Едва они приехали, целая толпа мужиков собралась у господского крыльца.
– Матушка, - сочувственно говорили они.
– Матушка... И узнать-то тебя нельзя... Царство ему Небесное... Живи спокойно. Мы тебя убережём, мы в обиду не дадим...
По деревням в это время уже было очень неспокойно. Н, к счастью, Клекотки всё ещё оставались мирным островком, и они спокойно прожили там два месяца. Но родные, опасаясь зимовать в деревне, постепенно разъезжались. Приехал за женой Гзовский и забрал Нину с собой. Лидия Алексеевна осталась одна. Ехать ей было некуда. Впервые в жизни она больше не имела ни семьи, ни собственного дома.
35. Д о р о г а
Длинные осенние ночи в опустевшем доме были невыносимы, и Лидия Алексеевна решилась на отъезд. В Рязанской губернии, в городе Михайлов жила вдова её брата, с которой она дружила и у которой бывала раньше. Туда она и собралась, решив там перезимовать.
Вещей набралось много. Она ещё не понимала, что времена изменились, носильщики отсутствуют, да и поезда ходят не по расписанию: в стране началась железнодорожная забастовка.
Поезд, случайно остановившийся возле их станции, был товарным. В теплушках ехали возвращавшиеся с фронта солдаты. Осенью 1917 года они были ещё смирными; пьяных и буйных снимали с поездов. Седую, измождённую женщину в трауре сочувственно подняли в теплушку на руках; следом побросали её обременительный багаж. Она оказалась одна в полном солдатами вагоне.
Заметив, что солдаты спокойно сидели или лежали, не выражая враждебности, она немного успокоилась и даже робко предложила им папирос. Завязался разговор. Уже не страшась, она уселась поудобнее, вкратце рассказала о своих обстоятельствах и даже попросила помочь с багажом на станции пересадки. Но на следующей же станции дверь их теплушки распахнулась, и к ним полезла толпа разгорячённых солдат. Произошла драка. Дверь еле удалось задвинуть.
С такими приключениями Лидия Алексеевна всё-таки добралась до Михайлова. На первых порах встретили её по-родственному, отвели две удобные комнаты, и она успокоилась, решив, что здесь и перезимует. Но у её бывшей невестки уже завёлся новый муж. "Обстоятельства изменились"; она списалась с находившимися в Москве детьми, и Нина с Лёвой тотчас приехали к матери. Забрать её с собой у них не было возможности, однако они вынуждены были это сделать.
Предстояла новая дорога. Поезда ходили с большим опозданием; со станции им любезно обещали телеграфировать о приближении состава и сдержали слово. До вокзала они добирались в пролётке. Ночь была тёмная и такая ветреная, что на мосту их чуть не повалило. Но она уже ничего не страшилась: ведь рядом были её ненаглядные дети.
Пришедший поезд был полон "мешочниками", которых на каждой станции, по распоряжению начальства, пытались ссадить. Авиловы стали свидетелями настоящего сражения и спрятались в конторе, чтобы не видеть неприятных сцен. Крики, вопли, проклятия; даже послышались выстрелы. Дамы пришли в ужас.
В тот поезд они так и не сели. Пришлось ждать на станции следующего. Они кое-как втиснулись со своими вещами. У них были куплены билеты; чтобы добраться до своего купе, надо было перелезать через горы мешков, потому что и в этом поезде ехали мешочники. И опять мешочников выкидывали вон, опять все кричали, вырывая друг у друга мешки, ругались и лезли в драку. При помощи милиции Авиловы всё-таки добрались до своего купе, однако оно оказалось переполненным всё теми же мешочниками. Лидию Алексеевну кое-как втиснули на диван, а её дети уселись на полу, на вещах и вплоть до Москвы не вставали с мест. Дорогой Лидия Алексеевна наконец поняла, что в стране произошло что-то ужасное.