Дама с собачкой и тремя детьми
Шрифт:
Вот этого обещания она решительно не помнила. Она не помнила его уже тогда, когда давала слово Мише Авилову. Значит, она обманщица...
– Но Семён Андреевич! Ведь уже прошло столько лет!
– Да... Вы были счастливы со своим мужем?
– Да, тем счастьем, которое полагается всякой женщине.
– А я за это время... Мне... Мне даже никто не нравился. Ни одна женщина, никогда! А вы говорите, что отказали мне потому, что я вас мало любил.
Лидия Алексеевна в замешательстве подумала: Скорей бы он ушёл. Гость, кажется, и сам догадался, что сказано всё и пора попрощаться.
Заперев за ним дверь, она прилегла.
39. З а г р а н и ц е й
Наступил НЭП. "Опять стали восстанавливать сожжённые заборы, вставлять окна, открывать магазины... Пошла я как-то на Кузнецкий в английский магазин осуществить свою давнюю мечту - купить мышеловку." В квартире было полно мышей, которые уже ничего не боялись. Можно было сунуть руку в карман и вытащить оттуда мышь. Их ловили руками. К счастью, мышеловки она нашла и купила сразу три штуки. Судя по всему, жизнь и в самом деле менялась к лучшему.
Поездка в Чехословакию всё-таки состоялась: сёстрам удалось выхлопотать необходимые документы и собрать денег. Правда, дорогой их обокрали. Свою дочь Лидия Алексеевна нашла в самом бедственном положении. Нина была тяжело больна; Гзовский почти не бывал дома. Крошка Миша нуждался в уходе, но некому было его оказать. Нина не могла двигаться; лицо её казалось безжизненной маской. Иногда ей бывало трудно открыть глаза, и тогда ребёнок лез к матери и пальчиками приоткрывал ей веки.
Без денег, без друзей, в чужой стране, Лидия Алексеевна оказалась в трудном положении. Она распродала всё, что можно, заложила самое ценное, оставив себе только два памятных кольца, за которые мало давали. От Гзовского не приходилось ждать помощи, потому что он не работал. Помогала немного Эля: уехав в Прагу, сестра нашла там какие-то грошовые уроки и присылала родным немного денег.
Гзовский обрадовался приезду тёщи и вскоре объявил, что просит развода: он встретил какую-то разведённую даму и собирается жениться на ней. Нина безропотно согласилась на развод. Довольный, он продолжал жить с семьей, переместившись только из комнаты в прихожую. Возвращаясь вечером, он кричал: "Нина, где мои тапки?" Лидия Алексеевна просила дочь разрешить ей хоть раз швырнуть тапки ему в лицо.
– Мама, он оставляет мне Мишу, - напоминала Нина. Бедная женщина была сама кротость, мягкость, терпение. Но одновременно она обладала сильной волей и непобедимым упорством, с которым матери приходилось считаться.
Услышав, что Лидия Алексеевна недавно из "Совдепии", к ней приходили эмигранты, расспрашивали и, не слыша проклятий, разочаровывались. Удивлённо узнав, что она хочет вернуться в Москву, с ней порывали знакомство. Она писала друзьям: "К своему удивлению, я стала везде и всюду чужой. Я не скрываю, что люблю до страдания свою родину. Там мне было очень плохо. Но там кто-то что-то понимает. А здесь мне противно и скучно."
Этими друзьями была чета Буниных. Узнав, что они в Париже, Лидия Алексеевна вступила в переписку с ними. Бунин её любил. " В ней всё было очаровательно, - вспоминал он.
– Голос, некоторая застенчивость, взгляд чудесных ... глаз. И как хороша она была в
Переписка с милыми сердцу людьми стала большим облегчением для неё на чужбине. Другой радостью было чтение русских классиков. Записавшись в Праге в библиотеку и обнаружив там книги отечественных писателей, она принялась перечитывать их, а многое открывать для себя заново.
Больная дочь - неизбывная забота, а ещё крошка-внук, отнимали много сил, так что о собственных немощах думать не приходилось. Вызывала досаду только обувь: в поисках пропитания ей приходилось много ходить, а туфли совсем развалились, и каждый шаг причинял муку.
Спасение пришло самым чудесным образом. Не входя в подробности, главное заключалось в следующем. В одном из парижских страховых обществ были обнаружены принадлежавшие М.Ф.Авилову акции, и добрые люди поставили об этом в известность вдову. Никогда не вникавшая в денежные дела мужа, Лидия Алексеевна была удивлена и, конечно, чрезвычайно счастлива. Ей причиталось получить десять тысяч французских франков. Это было неслыханное богатство и избавление от бед!
Первое, что она сделала, разбогатев, - купила себе новые туфли.
Лидии Алексеевне удалось перевезти больную дочь и внука в Москву. С Гзовским они окончательно распрощались, и тот сгинул где-то в Америке. Сестра Эля осталась за границей. Позднее она перебралась в Англию, постоянно помогая родственникам посылками, пока с началом новой войны их связь не оборвалась. "Думая о ней, могу только плакать", - записала сестра.
40. Д о м а
" Но разве может быть, что мы приехали, что мы дома, среди своих? Это не сон? На столе кофе, пасха, кулич, слоёные пирожки... Я всё вижу, всё слышу, но... я ещё не верю. Какой-то туман в голове. Разве бывает такое счастье?"
Но счастье промелькнуло, и наступили будни. Дочь была неизлечимо больна. Врачи, как за границей, так и в Москве, не могли определить, чем она страдает. Женщина становилась беспомощным инвалидом. "Голова Нины не держалась на шее, а лежала на плече; глаза почти никогда не открывались. Фигурой она напоминала пустое платье, повешенное на плечики, - так она была худа. Её кормили с ложечки, одевали, раздевали. Передвигалась она с большим трудом. Но сознание у неё сохранилось полностью, хотя реакция на всё была очень замедленная (Из воспоминаний родственницы". Мать самоотверженно ухаживала за нею. Хорошо, что рядом опять была верная Анюта, взявшая на себя заботу о крошечном Мишеньке.
Наконец, врачи определили у Нины энцефалит, - хотя сегодня, возможно, назвали бы и другую болезнь. По дороге в эмиграцию ей пришлось рожать, и в родильном доме она заразилась тяжёлым недугом. Энцефалит уже был сильно запущен, излечение сделалось невозможным. Нина скончалась в 1930 году, оставив на руках матери десятилетнего сына. "Мамочка, я для тебя его родила, - сказала она на прощание.
– Он твой."
"А могла бы я пережить Нину, не будь Миши?
– размышляла впоследствии Лидия Алексеевна.
– Да, он мой. Мой единственный луч." Внук на долгие годы стал средоточием всей её жизни. Наверно, ни одной своей привязанности она не отдавалась с большей силой, чем любви к сынишке Нины.