Дама в автомобиле, с ружьем и в очках
Шрифт:
У тех двоих, видимо, создалось такое же впечатление, потому что снова воцарилось долгое молчание. Потом, не произнеся ни слова, она подняла и показала свою опухшую руку. Манюэль сделал тогда шаг вперед, потому что ему было плохо видно, и отодвинул Болю.
– Ах, вот это? – сказал он. – Надеюсь, вы не станете утверждать, что это произошло здесь? Ведь рука у вас была забинтована уже утром.
Он тут же подумал: «Да, что-то концы с концами не сходятся», – потому что, как ему казалось, он наконец понял, на что смахивает эта комедия – на обычное мошенничество, –
– Это неправда!
Она хотела вскочить, изо всех сил мотала головой. Болю пришлось помочь Манюэлю удержать ее. В вырезе ее жакета было видно, что на ней из белья только кружевной белый лифчик, а кожа на открытой верхней части груди такая же загорелая, как и на всем теле. Потом она перестала сопротивляться и села, и тогда они отошли. Она повторяла, надевая очки, что все это неправда.
– Что? Что именно неправда?
– Утром с рукой у меня было все в порядке, а даже если бы и нет, вы все равно бы не увидели – я была в Париже.
И снова тот же ровный голос, надменный тон. Манюэль чувствовал, что все это деланое, что она просто старается не расплакаться, выглядеть светской дамой. Она рассматривала свою левую неподвижную руку и эту странную полосу, проходившую возле костяшек пальцев.
– Вы не были в Париже, мадам, – сказал Манюэль спокойным голосом. – И никого не сможете в этом убедить. Не знаю, чего вы добиваетесь, и что я вру, вам здесь никто не поверит.
Она подняла голову, но посмотрела не на него, а в окно. Они проследили ее взгляд: Миетта заправляла бензином малолитражный «ситроен-пикап». Манюэль сказал:
– Сегодня утром я починил задние фонари вашего «Тандербёрда». Провода отсоединились.
– Неправда.
– Я никогда ничего не выдумываю.
Она приехала на рассвете, они пили кофе с коньяком на кухне и услышали, как она сигналит. Он вышел – она выглядела точно так же, как сейчас, – спокойно и в то же время напряженно, готовая разреветься из-за любого пустяка, но при этом, если кто-то тронет, сумеет за себя постоять. Посмотрела поверх этих темных очков, как он заправляет в брюки пижамную куртку. Он спросил: «Сколько налить?» – потому что думал, что она приехала на заправку. Но она высокомерно ответила – фары не горят, она вернется за машиной через полчаса. Взяла на заднем сиденье летнее пальто белого цвета и ушла.
– Вы принимаете меня за кого-то другого, – сказала дама. – Утром я была в Париже.
– Ну да, принимаю вас за кого-то другого. Только выходит, как ни крути, что эта другая – вы сами! – ответил Манюэль.
– Вы могли спутать машины.
– Если я хоть раз чинил машину, то в жизни ее не спутаю ни с какой другой, даже если у нее есть сестра-близнец. Это вы принимаете меня за кого-то другого, мадам. Я могу еще
Он вдруг пошел к двери, но Волю поймал его за руку и удержал.
– У тебя ведь должна была остаться какая-то запись о ремонте.
– Ты же знаешь, мне некогда заниматься всякой бухгалтерией, – сказал Манюэль, которому хотелось быть предельно честным. – И вообще, не буду же я записывать какую-то мелочь, чтобы Ферранте тоже что-то с этого поимел!
Ферранте был налоговым инспектором, жил в деревне, а по вечерам они все вместе пили аперитив. Будь он сейчас здесь, Манюэль сказал бы то же самое.
– Но ей я что-то нацарапал.
– Квитанцию?
– Что-то типа. Бумажку, вырвал листок из блокнота и штамп поставил. Все честь по чести.
Она по очереди смотрела то на Болю, то на Манюэля. Прижимала правой рукой распухшую левую. Наверное, ей было очень больно. Трудно понять, о чем человек думает и что чувствует, когда глаза закрыты очками.
– В любом случае, есть один человек, который может подтвердить мои слова.
– Если она замыслила втянуть вас в грязную историю, – сказал агент по недвижимости, – то свидетельства вашей жены и дочери не считаются.
– Оставьте мою дочь в покое! Какого черта стану я впутывать ее в эти дрязги! Я говорю о Пако.
Пако были владельцами деревенского кафе. Мать и невестка вставали ни свет ни заря, чтобы обслужить рабочих, которые ремонтировали дорогу в Осер. Туда Манюэль и направил даму в белом костюме, когда она спросила, где сейчас можно выпить кофе. Вообще-то странно – женщина путешествует в одиночку ночью, не снимая в темноте темные очки (он тогда не догадался, что у нее близорукость, и она пытается это скрыть), все это было настолько странно, что только в последний момент он обратил внимание, что левая рука у нее перевязана. Белая повязка в рассветной полутьме.
– У меня болит рука, – сказала дама. – Отпустите меня. Мне нужен врач.
– Минутку, – сказал Манюэль. – Прошу прощения. Вы пошли к Пако, они подтвердят. Я сейчас им позвоню.
– Это кафе? – спросила дама.
– Точно.
– Они тоже перепутали.
Все замолчали, она смотрела на них, не двигаясь, и если бы можно было увидеть ее глаза, то стало бы ясно, что она просто упорствует, но теперь Манюэль уже понял, что она слегка чокнутая и вовсе не хочет ему нагадить, просто дама с приветом, и все дела. Он сказал очень мягко, даже сам этому удивился:
– У вас утром рука была перевязана, честное слово.
– Но, когда я сюда приехала, повязки у меня не было.
– Не было? (Манюэль вопросительно взглянул на других, но те пожали плечами.) Ну, нам это не бросилось в глаза. И что с того? Я вам точно говорю: утром-то она была!
– Но это была не я.
– Тогда зачем вы вернулись?
– Не знаю. Я не возвращалась. Я не знаю.
У нее снова потекли слезы.
– Отпустите меня. Мне нужно к врачу.
– Я отвезу вас к врачу, – сказал Манюэль.