Дама в палаццо. Умбрийская сказка
Шрифт:
Он прочел — хитрый лис! И тем же лисьим голосом объяснил, что все в нем правда, от слова до слова. Разве квартира расположена не в историческом центре Тоди? Разве не на третьем этаже престижного здания семнадцатого века? А стиль дело вкуса, так что кто-то вполне может счесть перестройку квартиры «живописной». Термин не обещает, что она покажется живописной кому-то, кроме реставратора.
— Если тебя тошнит от того, что с ней сделали, это означает только, что приманка рассчитана не на тебя. Тебя обманули собственные ожидания. Рано или поздно кто-то сочтет эту квартиру самой подходящей. Городские власти, охраняющие историческое наследие, интересуются только наружным видом. Отцов города не волнует, что делает владелец с интерьерами своей собственности. Сохранная реставрация требуется только для наружных стен. Ни единой
Я сидела, как могла переваривала его речь, добавляя то, что и сама знала о проблемах итальянской архитектуры, и с чем давным-давно смирилась. В самом деле, в этом вопросе существует такое единство, как ни в одном другом разделе итальянской культуры. По всей стране одно и то же. Человек покупает руины и самостоятельно их реставрирует или арендует бывшие руины, которые кто-то любовно и точно отреставрировал для себя, а теперь жить здесь ему не по карману, а продать жалко. Но подобные здания как правило сдают только на короткий срок. Все труднее становится найти тщательно отреставрированное помещение для долгосрочной аренды. Летом квартиры, особняки и виллы высшей категории ценятся на вес золота, да и в другие сезоны цены падают лишь немного. То, что мы видели этим утром — яркий образчик помещения, доступного для долгосрочной аренды, не только в Тоскане и Умбрии, но и по всей Италии.
Впрочем, даже упрямая рассудительность Фернандо таяла вместе с коротким январским днем. Рыжебородый исчерпал последние крохи его венецианской снисходительности. И вот теперь мой муж кипел, непозволительно быстро проходил повороты и проклинал в душе весь полуостров. Со всем его населением. Я не пыталась утешать его. Он итальянец, а этот день предоставил ему исключительно обоснованный повод для страданий. Он будет бушевать и проклинать, замкнувшись в своей машине, перед единственным зрителем — передо мной. У него есть возможности sfogo, «спустить пар», и он проделает это без помех. Весь день он поддерживал — или так ему кажется — bella figura, хорошее впечатление, не позволяя себе даже поморщиться. А вот я не скрывала того, что чувствую, на каждом шагу создавая figuraccia — дурное впечатление. Фернандо волнует, как он выглядит. Меня — что я чувствую. Я понимала, что он должен еще хоть раз стукнуть ладонью по баранке. И, пожалуй, еще раз поклянется отомстить. А уж потом можно будет подумать о кострах и жареных колбасках. И о чашке горячего вина со пряностями. Так и вышло. И вот костер, и еда, и поданное Маурицией горячее вино, и доброта незнакомцев утешили его. Фернандо снова в мире со своей страной. И со своими земляками.
Епископ, сменив торжественный пурпур на вельветовые брюки и пуховую жилетку, попросил внимания. Близился розыгрыш праздничного призового билета. Тачка — с блестящим черным номером, одолженная на один вечер из ferramenta, магазина хозтоваров — выстелена отглаженной, пожелтевшей от времени скатертью. Ее щедро набили салями, прошутто и сырами, ожерельями сушеных фиг и низками лаврового листа, гранатами и хурмой на веточках. В бумажных коробках покоились гнезда домашней пасты, завернутые в кухонные полотенца. Хлебы, кексы, тартинки с джемом и печенье, посыпанное сахарной пудрой. И рядом — кувшины домашнего вина. Все это — приношения поселян, их взнос за этот вечер. Кроме того, каждый купил лотерейный билет за 5000 лир — примерно два с половиной доллара. Прибыль от продажи билетов передана местным крестьянкам на устройство праздника, а то, что останется, пойдет на другие импровизированные пиршества. Мне понравилось, что в тачке все лежало вперемешку, фрукты прямо на сырах, печенье свободно рассыпано, и все вместе составляло безыскусный натюрморт изобилия.
Еще один символ изобилия представлял сам победитель. Выигрышный билет достался кругленькому малышу с большими каштановыми глазами и румянцем на смуглых щеках. Поначалу он как будто стеснялся, тянул мать за руку, чтобы она вместе с ним вышла получать приз. Заметив его колебания, епископ подкатил тачку к мальчику, и толпа разразилась одобрительными криками. Ручки малыша в коричневых перчатках перехватили тачку, и, наскоро посоветовавшись с матерью, мальчуган покатил ее по пьяцце. Он решил раздарить награду и просил каждого выбирать, что ему нравится. Порой мальчик задерживался, чтобы рассказать кому-то, как приготовить подарок, как нарезать, с чем подать. От восторга перед собственными рецептами он то и дело закатывал глаза.
Я спросила у гордой матери, сколько ему лет. Скоро будет десять. Она, разрумянившись, со слезами на глазах, одергивала свитер, приглаживала свои черные кудри. Никто, тем более она, не хотел говорить о круге почета, только что завершенном ее сыном при свете костра святого Антония в маленьком умбрийском селении.
В церкви устроили танцы. На затянутых красной бумагой составленных столах, заботливо приготовленных под сцену, играли двое. Играли, один на аккордеоне, другой на синтезаторе, каждый прикрыв глаза и подпевая мелодии своими словами. Для тромбониста наверху места не хватило, и он, приплясывая, дул в трубу у них под ногами. Играли нечто вроде польки, и мне вздумалось потанцевать. Фернандо заявил, что в довершение этого дня ему только и не хватало моих танцев. Я посоветовала ему отвернуться.
Большинство детей и пожилых женщин, сохраняя солидность, кружились и притопывали, время от времени позволяя себе маленький пируэт. Я постояла на краю площадки, ожидая приглашения, и, не дождавшись, протянула руку одной из танцующих. Та мигом втянула меня в круг. Я сперва повторяла их движения, потом потихоньку начала танцевать по-своему. Теперь они повторяли мой танец, пока мы все не расхохотались, закружившись вихрем.
Я поискала глазами Фернандо и увидела, что он стоит снаружи, подпирая стену палаццо. Он усмехался и покачивал головой, словно говоря: «Просто не верится, но я так рад за тебя!». Потом он, не вынимая изо рта сигареты, сложил губы как для поцелуя. Я вышла и встала рядом. Он притянул меня к себе, и мы вместе стали смотреть. Я задумалась, как воодушевляет этих людей хрупкость мгновения и вековечность мира. Мне снова вспомнилась умбрийская истина номер четыре: «Помнить, как малы мы перед величием мира». И сознавая этот масштаб, они играли свой импровизированный спектакль не ради того, чтобы забыть, а чтобы помнить.
Стряпухи уже прогуливались в толпе, совершая нечто вроде триумфального обхода. Миранда Пышногрудая, проходя мимо нас, задержалась, чтобы спросить, понравился ли нам праздник. Мы, словно заранее сговорились, пристроились к ней, в арьергарде украшенных фартуками героинь. Миранда рассказала нам, что она из поселка Орвието, вдова здешнего жителя, и сама прожила здесь двадцать лет. Когда он скончался, она вернулась в Орвието, чтобы заботиться о престарелых родителях.
— Их уже десять лет как нет, — продолжала она, — но я осталась в Орвието. Не могу расстаться с домом, где жила девочкой, где провели детство и моя мать, и ее мать. Не могу отказаться от своей истории. Бываю здесь почти каждое воскресенье, навещаю подруг, но я родилась в Орвието и умру в Орвието, mа io sono nata Orvietana e moriro Orivietana.
Она назвала себя tuttafare, работницей по дому на все руки. Служила в семье, в которой ее мать пятьдесят лет работала кухаркой, а отец, намного дольше, садовником. Она пожала нам руки, взглянула, словно хотела что-то еще сказать или, может быть, спросить, но только улыбнулась и отошла к подругам.
— Она мне нравится. Если я все же открою таверну с одним столом на двенадцать мест, приглашу ее готовить, — сказала я мужу, наблюдая, как ловко и плавно Миранда пробирается сквозь толпу.
— Никогда в жизни у нас не будет таверны. Во всяком случае, не скоро будет. Нам бы для начала найти место, где жить.
— А почему нельзя работать там же, где живем?
— Потому что существуют правила, разрешения и установления. Знаешь, все эти скучные дела, которыми ты не интересуешься. Однако стоит их хоть чуточку нарушить, и к нашим дверям явится finanza.
— Я открою дверь. Приглашу их поужинать. Всякий мужчина с пистолетом и в сапогах — охотник поесть. Все от них откупаются. Я откуплюсь теплыми кукурузными хлебцами с орехом и мясным жарким в винном соусе.
— Что меня пугает в твоих выдумках, это что они почти такие же толковые, как безрассудные. Возможно, многие из них и сработают.