Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]
Шрифт:
Выходя из гостиной, Соланж, нагруженная периной и подушками, пошатывалась от усталости. Уж очень они все ее донимали, она вконец извелась, а удовольствия никакого, у нее осталось только противное ощущение подчиненности, подневольности. Ей необходим безмятежный покой спальни, где неизменно витает смешанный аромат одеколона и вербены, необходима музыка, которая успокоит ее измученный пронзительными звуками слух. Вот удача: радио угостило ее ноктюрном Шопена, и ей оставалось лишь погрузиться в него, с удовольствием думая о том, что вскоре она, может быть, будет слушать тот же ноктюрн в обществе Дамы-с-рыжим-котом, и во рту у нее при этом будет таять кусочек печенья или гренка, пропитанного шоколадом.
Сегодня ночью Дама в синем снова явится ее навестить. Сон возвращается снова и снова, всегда один
Они говорят о плавном покачивании, о новом темпе и ритме движения. Им случается взяться за руки, и тогда нитяные перчатки трутся друг о друга с прелестным звуком, вроде шороха песка, просыпающегося из сложенных ладоней и отсчитывающего время, песчинка за песчинкой — все равно что крошки утреннего гренка.
Обычно Соланж и просыпается от этого шороха. А проснувшись, встает и усаживается на горшок, слушая, как неспешно журчит, звенит, отскакивая от эмали, тонкая струйка. Она не открывает глаз, чтобы не спугнуть сон, ей хочется подольше оставаться в тепле, подремать среди испарений теплой мочи. Потом она снова укладывается в постель, уже наполовину уснув, и довольная, донельзя довольная тем, что у нее есть этот ночной горшок, предмет, с некоторых пор ставший привычным спутником всех ее ночей, она даже упрекает себя в том, что так поздно заново его открыла, хотя так рано с ним познакомилась. А как же иначе — ведь теперь он тоже стал соучастником наслаждения, заключающегося в том, чтобы не неволить себя, как приходилось ей делать прежде, не выдергивать насильственно из сна и не брести, натыкаясь на стулья и шкафы, в туалет, где, окончательно проснувшись, она с ужасом заглядывала в надвигающийся день: тяжелая артиллерия, вечерний выпуск новостей с режиссером, обложка «Пари-Матч» с исполнителем главной роли и количество проданных билетов (главное — сколько билетов продано) — все это самый верный способ проснуться окончательно.
Но сегодня — вот чудо — наступающий день ее не пугает…
~~~
В «Приятном отдыхе» Соланж приобщилась к блаженству послеобеденного сна. Раз или два в неделю, во второй половине дня, она устраивалась в своем плетеном кресле, закутывалась потеплее покрывалом с кровати из комнаты номер двадцать пять и, убаюканная щебетом перекликавшихся в листве каштана птиц, засыпала, уронив руки на колени, поверх раскрытой книги. Она была в восторге от этой совершенно новой для нее способности легко уступать сну, потому что еще не забыла, с каким трудом — среди всех прочих битв, которые ей приходилось вести, — отвоевывала себе право на сон и каких усилий требовала борьба за него. Как правило, приходилось хитрить, изобретать всевозможные уловки, чтобы ночь, наконец, сдалась после отчаянного сопротивления, и Соланж, вконец измученная и обессилевшая, забывалась только с первыми проблесками рассвета. А сейчас она наслаждается сном без всяких сражений, ей не приходится его добиваться, и она без проблем засыпает не только вечером, но и в любое время дня, стоит только захотеть.
Едва она закроет глаза, как ее мысль, не засоренная никакими посторонними образами, легкая, свободная от груза общих тревог, сама собой соскальзывает к некоему нематериальному центру тяжести, и тело тотчас следует за ней. Всем ее существом, сплавом жизни и материи, овладевает органическая лень, и Соланж увлекает теплый, тягучий поток сна, в котором она увязает. А потом легчайшее движение — и вот она уже взмывает вверх, выплывает против течения, просыпается без всякого будильника, свежая и отдохнувшая.
— На следующем концерте у нас будет выступать арфистка.
Соланж приподнимает веки… Рыжий кот, кольцом свернувшийся на шее хозяйки, напоминает большой меховой шарф.
— Мы с Морковкой очень любим арфу.
Соланж выпрямляется в кресле, устраивается поудобнее, потому что начинается длинная литания: [3] с арфы Дама-с-рыжим-котом переключится на что-нибудь другое, потом еще на что-нибудь… Эта литания, как и сон, не требует от нее никаких усилий. Достаточно просто плыть по течению, отдавшись на волю фраз, которые нанизываются одна на другую.
3
Литания — здесь: длинным и скучный перечень чего-либо.
Дама-с-рыжим-котом великолепно умеет изрекать общеизвестные истины. Ни одно из ее высказываний никаких последствий за собой не влечет. Возможно, кому-нибудь другому ее монолог вскоре наскучил бы, а где скука, там и до раздражения рукой подать. Но к Соланж это не относится. Ей, напротив, совершеннейшая бесцельность всех этих разглагольствований доставляет удовольствие. Понятно же, что Дама-с-рыжим-котом говорит вовсе не для того, чтобы чего-то от кого-то добиться. Она говорит для того, чтобы говорить, для того, чтобы наслаждаться словами, которые нанизываются одно за другим или, скорее даже, цепляются одно к другому, словно петли в вязанье. Слово лицевой, слово изнаночной, слово лицевой, слово изнаночной… Полная иллюзия вывязывания фраз, разве что позвякивания спиц недостает. Успокаивающая, бессмысленная болтовня завораживает Соланж, знающую за собой — в том, что касается слов, — грех неуместной серьезности. Даме-с-рыжим-котом и невдомек, что она обучает Соланж самой царственной форме речи: когда говоришь, чтобы ровно ничего не сказать. Соланж и сама с каждым днем все больше совершенствуется в этом искусстве. Ей тоже случается затянуть подобную литанию, и тогда Дама-с-рыжим-котом слушает ее с отсутствующим видом, но вместе с тем доброжелательно, как человек, знающий, как мало означает всякая речь.
Кроме того, именно упражняясь в искусстве литании, Соланж совершенно случайно открыла секрет нудного повторения, умение заговариваться.
Нудное повторение, в отличие от литании, предполагающей некое перечисление, дает возможность бесконечно возвращаться к одной и той же мысли, и самое забавное — когда ее удается неизменно передавать одними и теми же словами. Это так успокаивает, дает такой отдых уму. С тех пор как Соланж преуспела в этой разновидности несложной интеллектуальной гимнастики, она принялась совершенствоваться также и в искусстве изречения сентенций и со временем приобрела способность абстрагироваться от собственных слов, от чего получала двойную выгоду: свободу и экономию энергии.
Заговариваться можно и наедине с собой, и Соланж не отказывает себе в этом удовольствии, когда рисует злаки или созерцает улицу за кухонным окном, отодвинув кретоновую занавеску.
Тем временем Дама-с-рыжим-котом провязала два ряда арфы, два ряда бегоний и пять рядов малышки Эмили, «которая так хорошо учится в школе на улице Бланш, это самая лучшая коммунальная школа в нашем квартале». Вязанье быстро растет, расцвечиваясь узорами на темы воспитания и кризиса призвания у педагогов. Соланж в который уже раз восхищается виртуозностью, которой достигла ее подруга в достижении незначительности. Она учится.
— Ваша мама скоро приедет? — спрашивает Дама-с-рыжим-котом, чтобы сделать паузу, потому что иногда литания требует вопроса, чаще всего формального — он дает возможность перевести дух и снова запустить механизм. Соланж пользуется этим моментом, чтобы, в свою очередь, приняться за собственное вязание, вязание из несуществующей пряжи цветов выдумки. Да-да, конечно, ее мама приедет, только немного позже… Она в каком-то смысле готовит ей место… Мадам Шуазель не видит никаких препятствий к этому, поскольку отчетность в полном порядке… Когда любишь маму, вполне естественно убедиться, что выбрала для нее действительно приличный и уютный дом, подходящий для того, чтобы достойно закончить здесь, когда придет срок, полноценно и безупречно прожитую жизнь… Да-да, сейчас ее мама еще путешествует… Ей, несомненно, понравится комната номер двадцать пять — она так мило обставлена, не говоря уж о том, с каким вкусом и как продуманно подобраны занавески, и плотные шторы, и покрывало на кровати, под которым так приятно дремать после обеда, широко распахнув окно навстречу птичьему щебету…