Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]
Шрифт:
Так вот, Дельфина, слушая, не проявляла ни малейшего нетерпения или тревоги, хотя несколько ее тонких замечаний показывали, что она, конечно же, все прекрасно понимает, но при этом нисколько не сомневается, что все это — явление временное. Она то и дело смеялась, она проявила интерес к ботаническим исследованиям, посвященным злакам латиноамериканских индейцев. А перед уходом она даже попросила мать показать ей окно Степенного старого господина, то самое окно, под которым стояли Жак и Колетт и откуда он их испепелял…
С того самого вечера, очень важного для Соланж, твердо решившей не говорить ничего определенного насчет того, окончательны ли происшедшие в ее жизни перемены или все еще можно пережрать, — с того самого вечера Дельфина стала регулярно ее навещать. Приходила она и в «Приятный отдых», но призналась матери, что приходить домой на супчик ей все-таки нравится гораздо больше.
Надо сказать, эти моменты близости стали необходимы им обеим еще больше, чем во времена ресторана «У Пьера», где они встречались по вторникам и, словно озорные сестры, запутавшиеся в бесконечных любовных историях, рассказывали друг другу о своих проделках.
На этот раз роли совершенно определились: Дельфина воспламеняется — Соланж тушит пламя; Дельфина расстроена — Соланж ее утешает. Соланж теперь находится там, где, как ей кажется, она все может понять, все услышать, она стала искушенной и всемогущей, такое у нее впечатление, пусть даже Дельфина и говорит ей иногда, улыбаясь: «Мамочка, ты заговариваешься», а Соланж улыбается в ответ.
Приходя к ней ужинать, дочка на всякий случай приносит подарки — флакон духов или забавную блузочку, хотя прекрасно знает, что все это отправится на нижнюю полку шкафа, в одну из картонных коробок, в которые Соланж убрала весь свой прежний гардероб амазонки. Отдав ей подарок, Дельфина тут же устраивается на табуретке у кухонного окна. Она тоже любит комментировать все, что происходит на улице, но все-таки куда чаще пересказывает всякие шумные и беспокойные городские истории, от которых у Соланж голова идет кругом, и при этом в такт поскрипыванию мельнички, перемалывающей овощи, болтает ногами.
Соланж молча слушает, покачивая головой. Это очень полезный рефлекс, приобретенный в «Приятном отдыхе», — вроде бы и участвуешь в разговоре, сопереживаешь, но без малейших усилий.
Иногда Соланж перестает крутить ручку, чтобы лучше расслышать, без помех разглядеть все, что происходит в душе этой девушки, увидеть мельчайшие трещинки. Только теперь она с удивлением замечает, до чего это сложное устройство — душа.
А когда горячий суп уже налит в тарелки и над ним поднимается пар, Соланж в свою очередь начинает говорить, делиться собственными ощущениями. Дельфина глотает суп заодно с советами.
Поздно вечером, перед уходом, должным образом снаряженная и вооруженная, закованная в броню, готовая к схватке со всем миром, она каким-то особенным, довольно забавным тоном произносит: «Спасибо, мамочка». Чувствуется, что Дельфина никак не может выбрать между удовольствием обзавестись наконец-то мудрой матерью и ностальгическим желанием снова вовлечь ее в собственные шалости. И, уже выйдя на лестничную площадку, Соланж неизменно запечатлевает на лбу юной воительницы мирный поцелуй…
Недели и месяцы продолжают сменять друг друга все с той же беспечностью, ловко пригнанные друг к другу без всякой суровой необходимости, напоминая конструкции из дерева и картона, которые мастерит Степенный старый господин. Отношения с ним у Соланж прежние: идиллические, абстрактные и бессловесные.
В один прекрасный день, как раз после того, как дети полдничают и выходят из школы, Степенный старый господин, протянув Соланж какой-то пакет, произнес ровным счетом три слова: «Возьмите для Дельфины». Откуда он узнал, что у нее есть дочь и, главное, как зовут эту дочь? Может быть, он разглядел ее за кретоновой занавеской в один из вечеров, когда Дельфина навещала мать? Если только Дама-с-рыжим-котом не провязала несколько петель на этот счет…
В пакете, старательно завернутом сверху еще и в целлофан, оказалась очередная штучка из дерева и картона, которую Дельфина назвала «потрясающей» — возможно, с легчайшим оттенком снисходительности, который Соланж прекрасно уловила, но все же оценила похвалу.
Спускаясь по лестнице и благоразумно держась за перила, потому что с некоторых пор испытывала слабое головокружение на крутых ступеньках, по которым так часто пролетала на полном скаку, опаздывая и чертыхаясь, Соланж думала о том, что выстраивала она сама, о собственном существовании, держащемся только на бесцельности и случайности. И представить себе невозможно, что могло бы пошатнуть эту свободную и гармоничную конструкцию, идеально задуманную для вечности.
Письма от Колетт в почтовом ящике не оказалось. Хорошее предзнаменование для небольшой программы, которую наметила для себя Соланж за завтраком, между тостом с абрикосовым вареньем — она сварила несколько банок на прошлой неделе — и тостом с акациевым медом. Она собиралась прокатиться до Сены на автобусе.
Восемьдесят пятого пришлось долго ждать, но торопиться ей было некуда, и потом, дул такой приятный свежий ветерок. К тому же она надела сегодня нейлоновые чулки к серому костюму. На остановке собралась довольно большая очередь, необычная для этого места и для этого часа. Люди все подходили и подходили, сердились, возмущались: транспорт стал ходить просто безобразно, не то что раньше.
Соланж открыла свою плетеную кожаную сумочку. Покачав головой, промокнула глаза вышитым платочком.
Автобус наконец-то подошел. Набитый битком. В двери втискивались с боем. Толпа буквально внесла Соланж внутрь.
Она-то рассчитывала спокойно сесть у окошка и любоваться пейзажем, а пришлось стоять зажатой между дамой лет шестидесяти — с довольно элегантной укладкой, седые волосы отливают сиреневым, но духи у нее сомнительные, похоже, фиалка, — и студенткой со стопкой книг и длинными волосами, щекотавшими нос Соланж.
Прямо перед ней сидел молодой парень в наушниках, откуда доносилось назойливое треньканье музыки, суетливый ритм которой ему самому, наверное, нравился, потому что он в такт притопывал ногой.
Соланж удалось все-таки выбраться из тисков, в которые зажали ее соседки, и она встала прямо у парня перед носом, всем своим видом показывая, как ей неудобно оставаться на ногах.
Поскольку она давно, очень давно уже не впадала в гнев — просто потому, что поводов у нее не было, — то не сразу поняла, что именно гнев закипает в ней сейчас, причем гнев праведный, вполне оправданный поведением этого невоспитанного дурачка, которого не научили уступать место старшим.
Нет, ну надо же! Сидит перед ней и ухом не ведет, ему даже в голову не приходит встать.