Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]
Шрифт:
Ее подхватила под руку чья-то чужая рука, но она не сразу это осознала. Марте надо было еще пробудиться от грезы, которая делает душевный трепет осязаемым, и вернуться в материальную оболочку, взвесить свою реальную значимость. Рука мужчины, пожилого, даже, наверное, старого, но рука мощная — странно широкая ладонь под ее узким локтем. Рука, которая пахла кофе…
— Значит, и вы тоже пришли сюда?
Марта не обернулась. Она продолжала рассматривать эту руку, которую она узнавала, которая была ей знакома, с которой ей еще предстояло познакомиться.
Если подумать, можно было бы прийти к выводу: раз он так задает вопрос, это означает, что он тоже услышал новость насчет «Трех пушек» и тоже испугался…
Но зачем думать, если и без того все ясно и прозрачно?
Нет, Марта просто попробует угадать, в каком шейном платке или шарфе он сегодня. Его рука стала тяжелее, она это почувствовала и почувствовала сквозь тонкую ткань синего платья, как увлажнилась ладонь.
Она выбрала гранатовый шейный платок с кашмирским орнаментом.
Марта не стала отвечать на вопрос, прозвучавший утверждением. Разве рука, завоевавшая ее руку, не способна прочесть согласие?
Наконец она обернулась. Да, на нем был платок цвета граната…
Все зеваки, выстроившись кружком и наклонившись, уставились в глубь ямы, вырытой рабочими. Яма была похожа на воронку от артиллерийского снаряда, может, поменьше.
Только старая дама и старый господин не согнули спин: они стояли прямо, глядя друг на друга чуть прищуренными глазами — резкий полуденный свет слепил, ослеплял…
~~~
У Марты свидание.
Слово было таким сладким, что она обсасывала и смаковала его в голове, как смаковала и обсасывала в детстве карамельку, ударявшуюся о зубы, омытые тающим сахаром.
Семь часов. «Три пушки». Сегодня же вечером. Вообще-то она никогда не выходит на улицу в семь часов вечера, просто боится — мало ли какая опасность поджидает за углом после заката, а еще ведь в это время обычно звонят малыши, жалко пропустить эти звонки, не поговорить с ними. Они звонят после ванны: сначала — всегда в порядке строгой очередности — Тьерри и Венсан, сыновья Поля, а попозже — она ведь еще не ходит в школу — Матильда, дочка Селины.
Господи, сколько радости было от этих ежевечерних разговоров с внуками. Марта просто наслаждалась тем, как они отчитываются перед ней обо всем, что произошло за день, снижая голос и выбирая специальный «заговорщический» тон. Она всегда догадывалась: вот в комнату вошли родители, вот они вышли, — просто по тому, как внезапно менялся этот тон. Ребятишки нашептывали ей, словно бы на ушко, свои секреты, особенно Матильда, для которой скрытничанье вообще было второй натурой.
Но Человек-с-тысячей-шарфов предложил встретиться в семь часов, и Марта согласилась так быстро, что ей самой показалось, будто это кто-то другой произнес за нее «да».
Свидание.
Ах, как давно уже это слово не возникало в ее почти пустом теперь еженедельнике, куда записывались все назначенные встречи! Как давно его заменило слово «визит»… В понедельник — визит к доктору Бине, в пятницу на той неделе — в пенсионную кассу, где всех дел — дать служащей возможность убедиться в том, что Марта жива и пока не в маразме, то есть способна поддерживать отношения с людьми.
Но это свидание — нет, она не станет его записывать в еженедельник. Зачем — если память уже запечатлела его в каждой сердечной складке.
Просто Марта уже забыла, что такое нетерпение, ей надо снова понять и усвоить смысл слова «ждать», неотделимого теперь от понятия «свидание», понять и усвоить, что такое ждать, когда стрелки часов вроде бы замирают на месте, а цифра семь представляется такой далекой, сто лет до нее не доберешься. Ей надо снова понять и усвоить: «убить время» — вовсе не образное выражение, потому что очень хочется физически уничтожить каждую тянущуюся подобно вечности минуту, да что там минуту — секунду.
А потом, после бесконечного томительного ожидания, когда текут эти долгие, как вечность, минуты, когда мир кажется парализованным, а ты будто подвешена в воздухе, все начинает происходить с бешеной скоростью — и стрелки несутся, как сумасшедшие, и предначертанный час надвигается стремительнее грозовой тучи, так, будто всё и все просят прощения за задержку, за потерянное время, и Марта, которая не готова, ну просто совсем, нисколечко не готова, больше не знает, да что ж это такое — свидание, и как готовиться к нему.
Половина седьмого, и тревоге Марты уже и предела-то нет.
Надо ли оставаться в шляпке, сидя в такое время на террасе кафе? Как она примет лекарства, если ужин закончится слишком поздно? А с малышами что? Они ведь наверняка позвонят перед сном… Может быть, надо надеть другое платье? И сможет ли она пить, никогда ведь не пьет на ночь, чтобы не пришлось потом вставать пописать?..
Еще двадцать минут с лишком. Куда-то подевались ключи — улетучились, да и только. Да, газовый кран она завернула, все в порядке. Нет, это не телефонный звонок, это где-то на улице. А-а-а, вот они, ключи, на самое дно сумочки провалились. Ладно, с лекарствами разберемся. Ну, и на кого она будет похожа, если переоденется: это платье ей куда больше к лицу, другое так не пойдет. И, конечно же, шляпка. В шляпке она чувствует себя настолько защищенной…
Без десяти она выходит на площадку, начинает спускаться по лестнице, крепко держась за перила. «Не опоздаю, приду как раз вовремя», — думает она. Во дворе мадам Гролье выбрасывает мусор, старательно гремя крышками баков, чтобы напомнить жильцам, на какие жертвы ей приходится идти, обеспечивая им комфорт. Увидев Марту, консьержка на мгновение замирает в растерянности, хочет что-то спросить, но передумывает и довольствуется тем, что только гримасой выдает свою неудовлетворенность.
Марта же, наоборот, довольна, она просто-таки излучает надменность при встрече с мадам Гролье: это ее месть, реванш за ту панику, которую консьержка посеяла в ее душе сообщением о взрыве напротив «Трех пушек». И, не в состоянии справиться с искушением, она бросает на ходу: «У меня свидание!», успев насладиться полнейшей уже растерянностью вестницы несчастья.
Улица заглатывает Марту с ее лукавой улыбкой, да, теперь с лица старой дамы не сходит эта улыбка, впервые появившаяся на губах, когда она заказывала два кофе Валантену.
Осталось несколько сот метров — и свидание. Она прошла бы по этой дороге с закрытыми глазами, она знает ее наизусть, помнит каждую выбоинку на этом пути, таком привычном ее зрению, ее походке, ее размышлениям… Но внезапно — удар, шок! В небе взрывается пламенной россыпью красная, мечущая молнии или что-то там такое подобное огненным шарам вывеска «Трех пушек».