Дамка хочет говорить
Шрифт:
— Да какой же он свой? — возмутилась я.
— Дура твоя Дамка, — сказал Виталька. — Вора проморгала. Гони ее со двора. Моя Розка в клочья бы разорвала…
Виталька, конечно, догадался, что говорю про него, толкнул меня ногой, а ты, Любушка, увидела.
— Чего пинаешь нашу Дамку, — заступилась Любушка.
Ах, если бы ты видела, сколько раз он меня пинал!
— Я поиграл, — соврал Виталька.
— Играют руками, потихоньку… И весело, с улыбкой играют, а ты злишься, знаю.
— Эх, Любушка, ничего ты не знаешь, да и вряд ли узнаешь…
Был
6
Люблю твой день рождения, моя хозяюшка! Чувствую его заранее. А как весело бывает в этот день! Ты только и знала, что со мной разговаривала.
Скучно утром одной, и я решила: пока Любушка спит — навещу Тимку. А вдруг и Мария Алексеевна приехала! Не думала, что я так привыкла к ней. Выбегу утром во двор, и вроде чего-то не хватает.
Тимке на крыльце неуютно, у всех на виду: кто ни пройдет — кличет его или заходит в ограду. Отчаянно закатывается Тимка, красные глаза того и гляди лопнут. Нелюдим он почему-то и злющий стал, как Виталькина Розка.
Полежал, полежал Тим на крыльце, а на ночь все же залез в новую будку. И словно бы сам на цепь привязался: наружу не выходит, прячется подальше, если кто из ребят или собак появляется. Только Любушку признает, тоскливо глядит ей в глаза, слушает внимательно. При словах «тетя Маша» Тим вздрагивает, выскакивает на крыльцо, но потом снова прячется.
И чего находит приятного сидеть в такую теплынь в будке?
— Мы тебя любим, ты же самый беленький у нас, самый нежненький, красивенький: розовые глазки, розовый носик… Ну ешь, а то похудеешь, и Мария Алексеевна не узнает, ешь, тебе говорят.
Небось меня так никто не упрашивает. Но Тимка, облизнувшись, все равно смотрит только на Любушку, ожидая чего-то.
Она уходит, и Тим нехотя начинает есть, глядя поверх миски, словно боится удара. Ничего, привыкнешь. Через недельку мы подружимся с тобой и будем бегать по деревне, а летом на речку.
Сейчас Тим сидит по-прежнему настороженный, боясь нападения.
— Идем к нам, скоро Любушка выйдет.
— Моя будка, уходи! — прогоняет он меня.
— Не съем твою будку, идем.
Но он, ворча, забился в дальний угол. Хожу вокруг дома Марии Алексеевны и слышу вздохи Тимки. Бедняга, даже лаять разучился, только кашляешь, словно кость в горло попала.
Андрюшка рассказывал, что ты к нему начинаешь привыкать, и когда радуешься, хочешь звонко приветствовать его, но раздаются только хрип и кашель, потому что на всех подряд злобно лаешь. А за что ты на людей сердишься? На тебя никто никогда не кричал, не бил, все только ласково — Тим да Тимушка… Ты даже не знаешь, что такое голод, когда с поджатым брюхом рыскаешь по всей деревне с одной только мыслью: где раздобыть хотя бы обглоданную кость, чтобы было молоко твоим прожорливым щенятам… Ты даже не знаешь, как вкусно сырое мясо! Ты жил в неведении, пригретый доброй хозяйкой.
И вдруг слышу истошный лай Бобика, злобное шипение и мяуканье. Прибежала и вижу: Бобик лапой морду гладит. Ага, досталось от Мурки, так тебе и надо, не лезь!
Не терпит кошек. И вот загнал Мурку на дерево. Удивляюсь, как она махнула по гладкому стволу на такой высокий сук. Бобик задрал морду: «Попробуй слезь, покажу, как в нашем дворе появляться». Эх, не достать! Поворчал, покрутился, поглядывая с угрозой на Мурку, да и пошел себе валяться за сарай, возле стога сена.
Признаюсь, раньше тоже во всю прыть гонялась за кошками. Сама не знаю, за что их не любила. Просто за то, что у них все не такое, как у нас: и морда, и голос, и хвост. А теперь я к ним привыкла: пусть живут, как хотят.
А Бобка все разбойничает. Преспокойненько вылакает у нашей Мурки из чашки молоко или отнимет кусок хлеба, косточку… Мурка посмотрит на него без злобы да замяукает — мол, что ты делаешь? Не умеет постоять за себя. Уж я бы на ее месте!
Отругала Бобика:
— Еще погонишься за кошкой — укушу!
Понурил голову, сейчас опять скажет: «Больше не буду». Нет, поднял морду и улыбнулся, молодые клыки показал. Я опустила хвост.
— А ну — марш в будку!..
Ой, моя хозяюшка показалась!
— Куда ты? — донесся из комнаты голос матери. — Посиди с нами.
— Сейчас, мам, — Любушка подбежала ко мне и дала конфетку. — Дамка, у меня праздник, день рождения! Только открыла глаза, а мама ка-ак поцелует, а папа тоже как поцелует да как поднимет до потолка! Андрюшка глядит, глядит на меня и стесняется. А я сама поцеловала его. Забавный Андрюшка… Ой, чуть не забыла — посмотри, какие подарили кофточку и колготки!
Славная ты, Любушка! Всегда хочу быть рядом с тобою, слушать тебя. Ты понимаешь меня больше, чем другие. Когда гладишь, люблю лечь и положить на твою ножку голову.
— Ты хоть, Дамка, маленькая у нас, но ничего. Это даже лучше, я люблю маленьких собачек. Ведь больших на руки не возьмешь. И вообще, ты у нас красивенькая.
А Виталька сказал — облезлая. Значит, врет.
— Когда я выучусь на агронома, как Тамара, буду на лошади или мотоцикле ездить в поле пшеницу смотреть. И тебя всегда с собой буду брать. Нам вдвоем веселей.
Правда, Любушка, вдвоем веселей. Ой, не уходи, посиди со мной.
— Ладно, посижу, — согласилась ты. Уже понимаешь меня.
— Посиди немножко. Хочешь, расскажу про тебя? Любишь вставать рано, как большая. Ты самая веселая девочка в деревне. И больше всего любишь петь и танцевать. Я ведь тоже пыталась на задних лапах плясать — нет, не умею долго… Ой, Любушка! О чем ты задумалась?
— Знаешь, Дамка, сегодня ко мне все добрые-предобрые, и я буду доброй-предоброй…
Любушка помолчала, а я тревожно взвизгнула: ну что ты опечалилась?
— Знаешь, кто не радуется моему дню рождения? Пиратка! Идем, поговорим с ним. Ведь ему скучно одному.