Дамы плаща и кинжала (новеллы)
Шрифт:
Говорят, что женщина не способна объективно отозваться о другой женщине и тем паче воздать ей должное. Однако портрет Муры, написанный писательницей Ниной Берберовой, портрет, в котором смешались отвращение и восхищение, необычайно точен как изобразительно, так и психологически:
«В лице ее, несколько широком, с высокими скулами и далеко друг от друга поставленными глазами, было что-то жесткое, несмотря на кошачью улыбку невообразимой сладости; если бы не было этой сладости, Мура была бы мужеподобна и суха».
Кстати, о кошачьей улыбке. Как тут снова не вспомнить Шекспира: «О сердце тигра, скрытое в шкуре женщины!»
Пожалуй, рядом с Горьким у нее и в самом деле было сердце тигра. Она не любила Алексея Максимовича, и жизненная необходимость
Единственной отдушиной для нее были «поездки к детям», а на самом деле — новые и новые попытки разыскать Локкарта или на худой конец Уэллса. Дважды или трижды ей удалось даже вырваться в Лондон, однако снова без толку. Впрочем, ей удалось восстановить там кое-какие связи: встретиться с Соммерсетом Моэмом, которого она знавала в Петрограде и в Москве, с Хиксом, Берингом и другими, завести новые знакомства (она необычайно быстро сходилась с людьми и прочно привязывала их к себе). Очень неглупый человек Владислав Ходасевич, по словам Берберовой, уверял жену насчет Муры, что «все возможно, когда дело касается ее, что у нее где-то там, за стенами «сааровского санатория», идет сложная, беспокойная и не всегда счастливая жизнь и что она говорит нам о том, чего не было, и молчит о том, что было».
Еще бы она не молчала!
А Горький в это время писал один за одним рассказы о любви, в одном из которых мы встречаем такую фразу: «Из всех насмешек судьбы над человеком — нет убийственнее безответной любви…»
Он был непроходимо печален в эту пору, а глаза его частенько наливались слезами.
Он вообще был сентиментален, и о его слезливости ходили легенды. «Нередко случалось, что, разобравшись в оплаканном, он сам же его и бранил, но первая реакция почти всегда была — слезы, — писал спустя несколько лет Владислав Ходасевич. — Он не стыдился плакать и над своими собственными писаниями: вторая половина каждого нового рассказа, который он мне читал, непременно тонула в рыданиях, всхлипываниях и протирании очков».
Да, в это время Дука протирал свои очки особенно часто. Он понимал больше, чем думала Мура, он чувствовал, что в ней нет страсти к нему, он злился из-за ее «поездок к детям», подозревал измену. Однако он и представить не мог, что его загадочная и, судя по всему, неверная возлюбленная и сама готова подписаться под его фразой об убийственности безответной любви!
Дело в том, что Муре наконец-то удалось найти своего Брюса… Несколько раз их пути вот-вот готовы были пересечься, но судьба разводила их, словно героев затянувшегося романа, — и наконец-то свела.
Помог судьбе Хикс — тот самый сотрудник английского консульства, который был вместе с Локкартом в Москве. Теперь он жил в Вене, оттуда позвонил Локкарту: «Мура здесь!» В Вене и произошла встреча.
Позднее Локкарт так напишет об этом дне: «Мура заметно постарела. Лицо ее было серьезно, в волосах появилась седина. Она была одета не так, как когда-то, но она изменилась мало. Перемена была во мне, и не к лучшему».
Да уж… Локкарт стал воистину citoyen du monde, гражданином мира, вернее, citoyen de l’Europe, гражданином Европы. Его всецело поглотила журналистика (он был звездой в международной журналистике!) и работа в Форин оффис. Его нельзя было назвать шпионом в том смысле, в каком был им, к примеру, Джеймс Бонд, однако Локкарт, безусловно, являлся секретным агентом и занимался сбором самой разнообразной информации для MI-5, отдела разведки Форин оффис. Он, в свою очередь, обладал разветвленной сетью информаторов, которые приносили ему огромную пользу и как журналисту, и как секретному агенту.
Однако вовсе не работа Локкарта стала между ним и Мурой, этими некогда без памяти любившими друг друга. Слишком много воды утекло за шесть лет. Брюс влюбился в леди Росслин (он называл ее Томми), истовую католичку, которая обратила его в свою веру. Однако для католиков невозможен развод, а леди Росслин была замужем, да и Брюс еще оставался
«В эту минуту я восхищался ею больше, чем всеми остальными женщинами в мире. Ее ум, ее «дух», ее сдержанность были удивительны. Но мои старые чувства умерли», — с горечью вынес он приговор.
Мура моментально все поняла. Она полностью владела собой и первая сказала Локкарту, что было бы ошибкой вернуться к прежнему. И Брюс воспринял ее слова с облегчением, потому что считал себя уже толстым и старым, да и вообще — начал находить в дружбе с мужчинами почти то же наслаждение, что некогда находил в женской любви.
Но, что бы ни говорила Мура вслух, сердце ее было полно страсти к Брюсу. Она не видела его «толщины и старости» — она видела того же дерзкого и пылкого англичанина, в которого когда-то влюбилась смертельно, навечно, забыть которого не смогла и не сможет никогда. Она теперь уповала только на время — на то самое время, которое их развело в разные стороны. Если бы за эти шесть лет у них была возможность встречаться или хотя бы переписываться… Мура была убеждена: она не упустила бы Брюса, она по-прежнему владела бы его душой. Следовательно, ей предстоит завладеть им снова. Но для этого необходимо установить между ними постоянную связь. Раз разговоры об их ушедшей любви Брюсу тягостны, значит, надо найти тему, которая будет ему нужна и важна.
Он работает для Форин оффис, ему необходима информация о России, о жизни русской интеллигенции, в частности — о жизни Горького, о настроениях в русской эмиграции… Да мало ли о чем сможет рассказать ему Мура, и только Мура с ее обширными благодаря Горькому связями и знакомствами!
У Локкарта загорелись глаза, когда он понял, какого ценнейшего информатора заполучил. Он и моргнуть не успел, как Мура сама себя «завербовала» и стала негласным сотрудником британской секретной службы. Для начала она выложила Брюсу целый пакет сведений о настроениях своего патрона Горького и не отказалась, когда Локкарт, смущаясь и запинаясь, предложил ей деньги.
А что тут такого? Она и с Чеки деньги брала. Жизнь есть жизнь. Кроме того, Мура надеялась: чем крепче Брюс будет убежден, что они сугубо друзья, что между ними существуют лишь деловые отношения, тем легче ей будет прокрасться на прежние позиции в его сердце.
Потом они расстались, уговорившись о связи, о будущих встречах. И Мура вернулась к своей «основной работе».
Убедившись, что мэтр Рубинштейн был прав и от мертвой хватки Чеки не убежишь, Мура отдавала своему заданию все силы. Во время пребывания Горького и кучи его приживалов за границей (сначала в Саарове, потом в Италии) она стала фактически главным лицом в семействе. Именно она ездила снимать дома и выбирать прислугу — и так умела поставить себя, что все ходили перед нею на задних лапках и называли «фрау баронин». Впрочем, простой народ, не испорченный революциями, всегда склонен преклоняться перед титулами!
Именно Мура решала, с кем из журналистов встречаться Горькому, а с кем — нет. Она вела переписку с Ладыженским, который ведал всеми изданиями книг Горького в России, она сносилась с зарубежными издателями и переводчиками… Кстати, она и сама пыталась переводить книги Горького, однако ее опусы не нравились издателям: были откровенно малохудожественны. А попытки Муры переводить что-то на русский вообще казались анекдотическими. Все-таки она и впрямь была «наименее русская из всех русских», если уверяла, что в России существует два типа дорог: «пешевые» и «едучие». Ее поражало, что Горький настолько легко обращается со словом, с сюжетом, что его мастерство способно заставить людей переживать, даже плакать… В принципе, ей не нравилась его проза (точно так же она с презрением относилась и к прозе Чехова, потому что терпеть не могла возвеличивания мелких душ и слабаков), однако Муру поднимало в собственных глазах то, что она «влияет» на такого человека, что владеет его желанием, что он зависит от нее.