Данэя
Шрифт:
Он снова прижал ее к себе — мокрую, покорную. Брошенный в контейнер робота огромный лещ уже был очищен и шипел на сковороде. Дан налил в маленькие стаканчики холодную темную водку, настоянную Лалом на травах. Они сидели рядом на разостланной палатке, набросив на себя плащи.
— За нечаянную встречу, Лейли!
— О, Дан! «За тебя: моего бога, счастье и муку!» — про себя произнесла она.
Крепкая ароматная водка обожгла рот, теплом разлилась по начинавшему зябнуть телу. Они стали есть жареную рыбу с румяной похрустывающей корочкой.
— На
— Будет. Когда-нибудь. Там все будет: кислород, леса, города, люди. Будут трава и цветы, будут животные и птицы, — и рыба будет в воде.
— А театры и студии?
— Конечно. И ты прилетишь и сыграешь в самом первом спектакле.
… Они лежали рядом на спине. Уже совсем стемнело, ярко светила луна, все больше звезд появлялось на небе.
— Туда? — показала она рукой.
Он не ответил. Ночь окутывала и баюкала их; щелкали соловьи, стрекотали кузнечики.
— Дан, ты не спишь?
— Нет, Лейли.
— Жалко спать.
— Хочешь, я зажгу костер?
— Включи.
— Нет, не иммитатор: настоящий. Нам дано специальное разрешение, хотя я не думал им воспользоваться.
— Костер? Огонь — настоящий? Хочу.
Дан набрал сухих веток. Они не знали, как зажечь их, пока он не догадался раскалить от батареи одну из ее шпилек. Ветки затрещали, запахло дымом. Это было для них совершенно необычным: они смотрели на огонь, не отрываясь.
— А он жжет. И дым ест глаза.
— Он греет и светит. Как в древности.
— Лейли!
— Что, хороший мой?
«Ты хочешь и не решаешься спросить: почему не встречал меня ни разу все эти годы — где я была, что делала? Я вижу.
Жила, работала. Много, страшно много. А тебя видела лишь один раз и после этого делала все, чтобы не встретиться с тобой.
Я ждала тебя обновленным. Ты был для меня героем легенды, которую рассказал и после много раз повторял Лал. Я узнала о твоем возвращении, когда ты выступал по всемирной трансляции в день прихода сообщения Тупака. Я тут же прилетела ракетопланом в Звездоград и вошла в карнавальный павильон. Но ты там смотрел только на похожую на лань рыжекудрую девушку рядом с собой и не видел ничего больше. Я поняла, что опоздала, что не нужна. И сразу же улетела.
Но я не могла не думать о тебе. Думать всегда: во время напряженной работы на репетициях, во время игры на сцене, — и ночью, оставаясь одна. Что это? Наверно, то редкое и прекрасное чувство, о котором Лал не раз говорил мне, которое когда-то называли любовью и скрывают сейчас. Это было страдание, но это же было — и огромное счастье. Было и есть! Оно раскрыло мне глаза на многое, обострило невероятно мое восприятие, углубило чувства и мысли — невообразимо много дало мне как актрисе.
Дан! Любимый! Как я тебе благодарна за все — даже за то, что ты не мой Меджнун. Я знаю, нам не быть вместе: ты надолго покинешь Землю — уже скоро».
— Лейли!
«Молчи! Молчи! Я видела вас несколько раз. Я не подходила к тебе. Среди вас троих, спаянных духовно и телесно, соединенных единой целью, не было места больше никому.
Если бы не ваш скорый отлет: я же летела, просто чтобы попрощаться с тобой и Лалом. Как я волновалась! Потому здесь, над озером, решила вдруг сесть. Чтобы успокоиться, подготовиться к встрече с тобой. Посадила на берегу аэрокар и переплыла сюда. Если бы ты оказался здесь хоть чуть позже, то меня уже не встретил — я бы уплыла обратно».
— Дан! Ты рад, что встретил здесь меня? — это было все, что вслух сказала она ему.
— Да! Это нежданный подарок мне жизни перед отлетом. Как Афродита из пены возникла ты в последний миг, самая прекрасная на всей планете, которую я скоро покину. Это не забыть!
— Не забывай! Ты будешь видеть меня там: я играла почти во всех книгофильмах Лала, он наверняка возьмет их с собой. Ты — береги его там. Это слишком редкий человек. Мне не дано пока понять его до конца, но одно я точно знаю: у него гениальная способность понимать людей и любить добро. Мудрость его не только в голове: и в сердце.
Огонь начал угасать. Дан подбросил в него сучьев, и костер снова весело осветил крошечную полянку, место их неожиданного свидания. Глядя на огонь, на Дана, Лейли запела.
Ее великолепное сопрано без сопровождения производило непередаваемое впечатление, потрясало остротой чувства. Подбрасывая ветки в костер, чтобы видеть ее лицо, Дан не отрывал от Лейли взгляд. А она пела еще и еще: арии и песни, современные и древние — на всевозможных языках, переводяя ему их содержание. В ночной тишине ее пение далеко разносилось над озером и где-то усиливалось эхом. Она видела, что он плачет, и пела все чудесней.
Когда она замолчала, он поблагодарил ее высшим проявлением восхищения, поцеловав ей руку. Она притянула его голову к себе на грудь, укрыла краем своего плаща.
— Усни, мой милый! — прошептала она, прижавшись щекой к его волосам. Светились угли угасающего костра.
Но заснуть они не могли. Жадно, ненасытно сплетались их тела, жгучи были ласки и поцелуи. Сердце готово было разорваться от счастья, когда он проводил рукой по ее телу и волосам, когда губы его касались ее губ и груди.
Они уснули ненадолго уже после того, как удивительно чистое солнце взошло из-за леса, рассеяв туман, появившийся перед рассветом. Начиная пригревать, оно разбудило их через пару часов. Выкупавшись, они почувствовали себя совершенно свежими и бодрыми.
Позавтракав рыбой, они сели в лодку и на веслах отправились плавать между островками. Медленно плыли по узким протокам, местами сильно заросшим, рвали белые водяные лилии, поймали щуренка на дорожку. Вылезали на островках, чтобы размяться и выкупаться, рвали цветы, украшая себя венками, и отдавались друг другу на нагретой солнцем траве. Не ели ничего, кроме свежей жареной рыбы.