Данфейт
Шрифт:
Они пробыли на пляже недолго. Купаться никто не хотел и все разбрелись по сторонам, мирно прохаживаясь взад и вперед. Кимао первым ушел обратно в дом. Никто не стал его убеждать остаться, лишь проводили взглядом темную фигуру, поднимающуюся по тропе вверх.
***
Было уже поздно, когда к Кимао в комнату постучали.
Зрячий поднялся с кровати и, накинув халат, открыл. Айрин стояла на пороге в одной ночной рубашке и скептически смотрела на него.
– Улыбнись и впусти меня. Я уйду через несколько минут.
Кимао распахнул свою дверь и громко ею хлопнул,
– Ты что творишь? Ми с меня глаз не сводит!
– Что за представление ты устраиваешь? Что за вид?
– раздраженно произнес он, указывая пальцем на кружевной лиф ее шелковой ночной рубашки.
– Не кипятись!
– зашипела Айрин и без разрешения присела на его кровать.
– Где Данфейт?
– более спокойным тоном спросил Кимао и присел возле нее.
– Не знаю. Я не видела ее. Может, катается на мотоцикле по неосвещенным горным дорогам, а может, отправилась на пляж искупаться. В планы своего времяпрепровождения она никого не склонна посещать.
– Ты завидуешь ей, потому как она вольна так поступать, а ты - нет?
– На мне всегда лежала ответственность за ее поступки. И если она вляпывалась, получала непременно я.
– Но и она тоже...
– Ей - все равно, а мне нет!
– Почему ты так решила? Потому что она улыбается, когда отец кричит на нее или выставляет на посмешище перед друзьями?
– Он всегда был таким, и ей это известно. Так что не думай, что твоя несчастная матриати страдает, в то время как от меня все отскакивает, как от стены!
Кимао опустил глаза и посмотрел на белоснежную грудь, скрытую темным кружевом. Айрин прикоснулась ладонью к своей шее и перекинула распущенные волосы за спину, проводя пальцем по тонкой бархатистой коже. Кимао не двигался, а она, тем временем, скользнув рукой зацепила бретельку и скинула ее с себя, приоткрывая его взору контур розоватого ареола ее соска. Зрячий молчал, и Айрин, продолжая смотреть в пол, скинула вторую бретельку рубашки. Ткань сползла вниз, соскальзывая с набухших вершинок и собираясь в складки на талии. Кимао напрягся, продолжая пристально изучать контур ее идеальной груди. Айрин провела пальцем по ложбинке в центре и заскользила к соску, задевая его и вздыхая при этом.
– Ну, и сука же ты...
– прошептал зрячий, поднимаясь с кровати и презрительно глядя на нее.
– Да, можешь хоть раздеться посреди этой комнаты! Этим меня не зацепишь!
– Так, значит...
– ухмыльнулась Айрин и посмотрела на него, поднимаясь с кровати.
Тонкая шелковая ткань соскользнула с ее талии и упала на пол.
– А что ты скажешь на это?
– прошептала она, прикасаясь своей рукой к животу и проводя по нему ладонью.
– Она никогда не сделает для тебя того, что могу сделать я. Ее тошнит от этого. Наверное, поэтому ее друг Сайми предпочел ей другую женщину, - Айрин обвела свои губы языком и улыбнулась.
– Вот, смотрю я на тебя, и думаю: каким образом ты умудрилась пудрить мне мозги все пять лет? Я знаю имена всех, с кем ты спала. Но я понимал, что для таких, как мы с тобой, это вполне нормально. И я спал с другими, не испытывая при этом ни стыда ни стеснения перед тобой. Но разница в том, что при одной только мысли о подобной возможности для Данфейт, я перестаю себя контролировать. Это - эмоции, отличные от тех, которые я испытывал к тебе. Это то, чего ты, доселе, никогда не испытывала. И, так, напоследок. Данфейт не обязательно раздеваться для того, чтобы вызвать во мне возбуждение. Ей для этого достаточно просто заглянуть мне в глаза.
Кимао подошел к Айрин и, схватив с пола покрывало, метнул в нее.
– Прикройся! И проваливай! Немедленно!
– Ты еще пожалеешь об этом...
– Уже пожалел... ...что когда-то позволил ей думать, что люблю тебя.
***
Данфейт долго сидела у подножия лестницы. Чего она ждала? В чем сомневалась? Прошлый опыт давил на ее плечи, а слова, сказанные ее отцом, свербели в голове. Десяти минут вполне достаточно для решения всех вопросов. Поднявшись со ступеньки, она в последний раз взглянула на запертую дверь в комнату зрячего и, отвернувшись, направилась к выходу.
***
– Доброе утро, - поздоровался Кимао с пожилой няней по имени Ми.
– И Вам, господин Кейти.
– Я полагал, что в этот день все соберутся на совместный завтрак?
Ми тут же начала отрицательно качать головой.
– Нет-нет. Айрин и мистер Белови отправились в храм Юги, а Данфейт, - няня неопределенно повела плечами, - хорошо, если она объявиться к обеду.
– То есть...
– Всем известно, насколько Данфейт пренебрежительно относится к своему дню рождения. Однажды она и вовсе не пришла на прием, организованный отцом в ее честь.
– Вообще-то, я спрашивал не об этом, - улыбнулся Кимао.
– Не думал, что Айрин посещает храм.
– Ах, это... Так, служба ведь... Она чтит память матери так же, как и ее отец.
– Сегодня?
– Но, Симона Белови покинула наш мир в этот день...
– не понимающе произнесла Мими и искоса посмотрела на зрячего.
– Данфейт досталась этому дому очень дорогой ценой. Все ожидали появления мальчика, а тут она... Их мать умерла сразу после ее рождения. Кровотечение унесло ее жизнь.
– И в этот день с самого утра мистер Герольд и Айрин обычно отправляются на поминальную службу?
– Конечно, - кивнула Ми и оставила Кимао одного посреди коридора.
"Я утратила веру в искренность любви моего отца". Какими нелепыми ему показались эти слова несколько месяцев назад. И только сейчас он смог проникнуть в их суть и узреть истинный смысл. Герольд Белови любил свою младшую дочь, только не искренне, не бескорыстно, а потому, что отцу положено любить дитя, которое он вырастил. А растил ли Герольд Белови Данфейт? Или девочка всю жизнь была предоставлена сама себе, лавируя на грани между дозволенным и тем, что ей забыли запретить? Странно, но Данфейт никогда не упоминала о том, как проводила время с отцом... Как ходила с ним на охоту... Как стреляла из его ружья... Все эти истории он слышал от Айрин, и в них не фигурировало имя ее младшей сестры... Ежегодно, просыпаясь утром в один и тот же день, Данфейт не получала поздравительную открытку и причитающийся ей подарок. Нет, ее отец и сестра в это время уделяли внимание той, кому было давно на все наплевать. Маленькая девочка в день, когда все остальные дети радуются и смеются, оставалась наедине со своим горем, потому как ей навязчиво напоминали о том, по чьей вине ее семья лишилась матери. Вот она - горькая правда жизни. Герольд Белови любил свою младшую дочь, но не искренне, а потому, что он должен был ее любить. Вот почему за искренность чувств Данфейт всегда держалась обеими руками... Если она благодарила, то только от "чистого" сердца, если ненавидела - то всей своей душой, если верила, то не оставляла места сомнениям, если любила, то... ...желала, чтобы ее любили не меньше...