Даниелла
Шрифт:
Однако, когда вилла Мондрагоне перешла во владение фамилии Боргезе, она была еще великолепным зданием, лет тому пятьдесят, да и теперь отличается веселой наружностью, характерной особенностью этих преждевременных развалин. Лишь в начале нынешнего столетия, во время французских войн в Италии, австрийцы бомбардировали, опустошили и разграбили Мондрагоне, и виллу постигла участь, общая всему в этой стране после политических потрясений: на виллу стали смотреть с отвращением, и она предана запустению. Впрочем, большая часть главного корпуса, именно parte media, еще хорошо уцелела, и расчистив ненужные развалины, можно было бы переделать это здание в прекрасный загородный дом. Нынешняя владелица виллы намерена, как говорят, это сделать, уже предприняты были переделки на роскошную ногу, совершенно в духе местных нравов. Началось,
Над этим этажом тянутся великолепные залы, заваленные бревнами и обломками. Там нашел я характерную особенность; род будуара или капеллы, плафон, который недавно расписан местным художником, в здешнем, старинном вкусе. Это розовые фигуры, плавающие в фоне бирюзово-голубого тона, такие чистенькие и грациозные, что от них веет балом. Зато в боковой стене вы увидите большую трещину, которую еще не подумали заделать, и сквозь которую залетает в комнату стая хищных птиц, занявших под насест конец балки, просунувшейся внутрь комнаты. Они усаживаются там преспокойно каждую ночь, о чем свидетельствует куча следов их пребывания. Вереница блестящих купидонов осеняет с голубого неба тайны любви коршуна с морской орлицей.
Эти украшения, обыкновенные предшественники необходимых поправок, остались на полдороге. В последнюю революцию дворец этот был снова занят войсками, и до сих пор терраса завалена кучами лошадиной подстилки. Неизвестно, французская или итальянская кавалерия занимала здесь пост, но, судя по надписям на стене, надобно полагать, что здесь был бивуак итальянцев.
В околице носятся слухи, что заброшенные работы вскоре опять начнутся; это важный вопрос для меня. Если они не начнутся, уединение не будет здесь нарушено, и я нанял бы, может быть, уголок, в котором жил бы спокойно. Я никак не мог пробраться в одну странную часть построек, лучше других сохранившуюся. Это будто отдельная маленькая вилла, усевшаяся на одном из боков главной виллы. Кажется, что это было отделение для личных прихотей владельца, которое в подобных итальянских дворцах называется casino, где бы ни было это отделение, вверху или внизу, явно или скрыто в постройках. Здесь — это собрание маленьких павильонов, комнаты которых, судя по окошкам и дверям, должны быть миниатюрных размеров. Была ли это фантазия устроить отшельническое убежище? На террасе стоит сквозная башенка, похожая на какую-то воздушную молельню, способную располагать душу к нравственному совершенству путем благосостояния физического, вследствие красоты вида и свежего воздуха. Но это казино могло служить и убежищем любви, безопасным от любопытства прислуги и от нечаянного посещения.
Как бы то ни было, мне очень нравится это изящное убежище; с его аркадами, с его разрушенными мраморными ступенями, с его таинственными окнами, дверьми, плотно заделанными. Сквозь щели этих дверей, ревниво хранящих тайны прошедшего, я вижу маленькую террасу, маленькие павильоны и маленькую круглую башенку этого казино. Великолепные злаки пробиваются из расселин плит, и воробьи здесь совсем дикие, не так как наши городские воробьи щебечут там, не подозревая, что я, отделенный одной дощатой перегородкой, подслушиваю их пересуды. Если бы я мог проникнуть в эту скрытую виллу, я думаю, что нашел бы там удобное и уединенное помещение; я вижу, что двери и окна там еще в хорошем положении. Но туда нельзя пробраться иначе, как взломав вход, а я не должен употреблять во зло доверие сторожей…
Отыскивая вход в казино, я сделал другое открытие. Это еще более странный, еще более скрытый уголок и даже более красивый. Блуждая по бесчисленным подземным часовням, кордегардиям и конюшням, расположенным значительно ниже уровня двора и такой прочной и прекрасной архитектуры, что невольно задумаешься, к чему устроены в этом мраке все эти великолепные залы, я пришел к круглой лестнице и сошел по ней вниз.
Здесь замок, построенный на горе, становится истинно фантастическим зданием. В этом помещении не могла жить прислуга; она была бы слишком далеко от господ. Это отделение было, кажется, предназначено для какого-то добровольного затворника или государственного преступника. Вообразите себе небольшой дворик внизу на большой глубине, с открытым небом, с постройками по сторонам, составляющими как бы стены этого колодца; а под аркадами этого дворика другую крутую лестницу, которая углубляется еще ниже, Бог знает куда.
Я сошел и туда; мне сдавалось, что на этот раз я в самом сердце земли, и, признаюсь, я еще более удивился, заметив, что в этой глубине виднеется солнечный свет. Вероятно, я дошел до самого основания скалистой горы, на которой лежит Мондрагоне против Рима, выше его на всю высоту первого гребня Тускуланских гор. В конце длинной лестницы, по которой я сошел, был, вероятно, выход, но он, как надобно полагать, заложен, потому что свежий воздух и светлый солнечный луч проникали сюда сквозь небольшую расселину, до которой я не мог проникнуть.
Слева открылся передо мной длинный ряд зал. Я было пошел туда, но со мной не было спичек, и я вынужден был отказаться от этого опасного путешествия по обломкам, по неожиданным ямам и по множеству головоломных преград.
Я взошел опять по лестнице во вновь открытый мной маленький монастырь и придумал для этого места название, В моих письмах к вам я буду называть его монастырем del pianto или просто pianto. Эта мысль пришла мне вследствие предположения, что в этом уединенном месте, невидимом снаружи, какой-нибудь несчастный выдержал продолжительное покаяние.
Воздушное казино, о котором я говорил выше, сохранит в моем дневнике название casino. Я должен бы назвать его проклятием: perdizione. Не знаю, почему мне кажется, что эта маленькая терраса, откуда можно многое видеть, не будучи видимым, эти языческие колоколенки и маленькие окошечки этого отделения, смотрящие друг на друга, рассказывают о любовном приключении, укрывавшемся там под предлогом назидательных размышлений.
Pianto тем замечателен, что с первого взгляда трудно определить, в какой именно части здания он находится, Несмотря на темноту, происходящую от наглухо забитых отверстий с северной стороны, я нашел, однако же, середину этих построек. Это прихожий зал или скорее двор с сводами, куда, я думаю, въезжали экипажи и всадники. Пространный вход сюда также забит; я искал его снаружи и нашел посреди прекраснейшей террасы, какую только можно вообразить себе.
Я называю ее прекрасной по размерам и положению. Это обширный полукруг, обведенный мраморным парапетом и великолепной балюстрадой, теперь кое-где обрушившейся. Посреди возвышается грибом фонтан тяжелого стиля, разбитый водоем которого совершенно иссяк. Струи этого ключа уходят частью в фундамент, частью стекают в огромную нишу, устроенную внизу монументального ската террасы.
Но самое странное украшение этой террасы, которую по местному обычаю я назову terrazzone (большая терраса), состоит из четырех исполинских колонн, погнутых ядрами, с изломанными флюгерами и папскими крестами на вершинах. Эти колонны ни что иное, как трубы пантагрюелевских кухонь, устроенных под самой террасой, надобно полагать, в уровень с основанием лестницы, ведущий в pianto; они похожи на огромные телескопы и выпускали дым в уставленные на них вместо капителей уродливые каменные рожи, гораздо выше древесных вершин парка.
Все это в итальянском вкусе времен упадка. Отсюда тот же открытый и неизмеримый вид, что и в окнах моего жилища в Пикколомини. Но взор отсюда достигает еще далее, потому что это место на целую милю выше и вид вообще лучше. Вместо старых строений, составляющих у меня темную полосу первого плана картины, здесь представляются на большом пространстве роскошные сады высокого стиля. Кипарисная, круто склоненная аллея, которая от самого terrazzone пролегает через целое это владение, параллельно с крытой дубовой аллеей, идущей к вилле Таверна, поистине монументальна, Эти деревья имеют по восьмидесяти и по сто футов в вышину. Ствол их состоит из связки пирамидальных тонких ветвей, расположенных снопом вокруг центрального стержня. Это странно, уныло, сыро, могильно, посреди ландшафта, не скажу смеющегося, потому что римская Кампанья всегда мрачна, но самого блестящего, какой только может создать воображение.