Даниил Московский
Шрифт:
Восковые свечи в серебряном поставце зачадили, и владыка, послюнив пальцы, снял нагар. В чу1ъ приоткрытую дверь заглянул чернец. Убедившись, что митрополит не спит, монашек удалился.
Владыка заметил. Подобие улыбки тронуло его поблекшие губы. Был ли он, митрополит Максим, таким молодым? Нынче то время отделялось от него вечностью. Тогда юный послушник жил в Киево-Печерской лавре, не ведая устали исполнял любую работу, на какую его ставили, за что был любим игуменом и келарем.
В то время являлся к нему, молодому монашку, искуситель в образе боярской дочери. Была она статной и красивой. Явится в монастырскую
Однако устоял послушник Максим от соблазна...
Прислушался владыка: стихает метель, не шуршит по италийским стекольцам. Видать, наладится погода.
Поднялся митрополит, направился в опочивальню.
Пустыми и холодными стали двор и палаты великокняжеские с той поры, как покинула их княгиня Анастасия. Часто думал о ней князь Андрей, и даже молодые холопки, с какими великий князь делил ложе, не могли развеять тоску по бывшей жене.
Бояре владимирские советовали великому князю взять в жёны дочь князя Ярославского Фёдора Ростиславича Ирину. И обличьем недурна, говорили они, и здоровьем выдала, кровь в ней играет, родит ему сына.
Андрей Александрович боярам не отказал, но и согласия не дал. Теплилась надежда — одумается Анастасия, пробьёт час и пресытится она монастырской жизнью.
Боярин Ерёма, из Орды возвратясь, предлагал жениться на какой-либо татарке знатной.
Заманчиво сказывал боярин, но великий князь шуткой отделался:
— Они, Ерёма, мыльни нашей не испробовали, татарскую царевну, прежде чем на постель укладывать, отмыть надобно.
— Она кислым молоком, княже, отмоется.
— Духом от неё шибает.
— Привыкнешь. Аль до тебя князья русские не женились на моголках? Сказывают, и полонянок, и печенежек привозили. Зато от Тохты отказа не знал бы...
Шутил боярин, ан за шуткой князь серьёзность уловил. «Ну что, — думал он, — поди, хан не восперечил бы какой-нибудь из своих родственниц христианство принять, замуж за великого князя пойти...»
В ноябре-грудне огородились города и деревни снеговыми сугробами, отвьюжило метелями, занесло дороги, а в декабре-студне, когда погода чуть унялась, из Владимира выехал большой поезд, саней в тридцать. Князь Андрей Александрович отправился в полюдье по владимирской земле.
Лёгкие княжьи санки, расписанные по дереву киноварью, позванивая золотыми колокольцами, легко катили впереди обоза. Следом сани с гриднями. Дружинники на последних розвальнях. Воины прикрывали поезд от лихих людей, каких особенно много во время полюдья. Они преследуют сборщиков дани, словно волки добычу, и стоит по какой-либо причине отстать саням от поезда, как раздавался разбойный посвист...
Став великим князем, Андрей Александрович редко выбирался в полюдье, доверив всё тиунам. Но в этот год, послав ближних бояр собирать дань по югу Владимирского края и в Городецкой земле, князь Андрей сам выехал на север, к Суздальскому уделу. Кто знает, отчего так решил, пожалуй, хотел отвлечься от дурного настроения, какое не покидало его с возвращения из Сарая.
Сбор дани князь Андрей начал с дальних деревень. В урожайные годы смерды платили исправно, но ежели случался голод, бунтовали, звали поглядеть на пустые закрома, и тогда их ставили всем селением на правёж, босых на снегу.
В полюдье князь ночевал в крестьянских избах, гридни выгоняли хозяев, а староста, собрав смердов, напоминал размер дани. На сани грузили кули с пшеницей и пшеном, мороженое мясо и рыбу, кадочки с бортевым мёдом и всё, чем платили смерды князю. А ещё собирал князь дань скорой: кожами и мехами...
В полюдье князь объезжал княжьи деревни. В землях, какими он наделил бояр, дань собирал сам боярин. Князь жаловал боярина, а тот служил ему. Чем большим почётом пользовался у князя боярин, тем больше его владения...
Ночью князь Андрей, улёгшись на лавке в протопленной избе, вдруг принялся размышлять о превратностях судьбы. Господь сотворил его князем и наделил правом повелевать людьми. Но Бог послал на Русь неисчислимое татарское воинство, и великий хан стоит над ним, князем Андреем. Русские князья — смерды хана Тохты. Воистину, правдивы слова Святого Писания: «Несть власти, аще не от Бога...»
В январе-сечене, аккурат перед Крещением, великий князь воротился во Владимир с полюдья. По скрипучему, накатанному снегу санки проскочили Золотые ворота каменного Детинца, а следом втянулся в город гружёный обоз. Шумными, радостными криками люд приветствовал гридней.
В урожайные годы Крещение на Руси весёлое: в прорубях, на реках крестили воду, и отчаянные головы принимали ледяную купель...
С ночи зазвонили колокола в бревенчатом храме Успения, что в Московском Кремле. Ему откликнулись другие церкви, созывая народ к ранней заутрене. И потянулся в храмы люд.
В Успенском соборе службу правил епископ Исидор. В тесном храме полно народа, горят свечи и красиво поёт хор. Душно, хоть и створы дверей распахнуты. Помолился Олекса, выбрался на свежий воздух, нищие на паперти теснятся. Звёзды гасли, скоро заутреня закончится и народ повалит на лёд, где уже ждёт его Иордань [101] .
Любил Олекса поглазеть, как из толпы выберется какой-нибудь молодец, разоблачится и в чём мать родила ухнет в ледяную воду, и едва выберется из проруби, его тут же закутают в тулуп, поднесут кубок медовухи и под хохот и прибаутки тащат в натопленную баню, что стоит у берега реки...
101
Иордань — название проруби в водоеме, сделанной к христианскому празднику Крещения для совершения обряда водосвятия.
На Москве морозный рассвет и сизые дымы. Поднималось красное солнце, заискрилось на льду. Запрудил народ реку от спуска с торга до Балчуга.
Огляделся Олекса — не видать Дарьи, верно, не стала Марьюшку холодить.
У самой проруби парни один другого подзадоривали. Князь Даниил с сыном Иваном подошли. Княжич Иван Даниилович Олексу окликнул:
— Ужли побоишься, Олекса?
Гридин на княжича покосился, а тот усмешку в едва пробившемся пушке бородки придержал. Задело Олексу, шубу и кафтан долой, сапоги и порты стянул, босой по льду, ноги обожгло, подскочил к проруби — ив воду. Дух перехватило, тело сковало. Вымахнул. Выбрался на лёд, а ему князь Даниил чашу с вином протянул, княжич Иван шубу на плечи набросил.