Даниил Московский
Шрифт:
— Ох, сладка ты, Феклуша, и в теле, не то что моя Арина.
— Чать, заморил ты её, боярин Сила, — рассмеялась боярыня.
— Счастлив ты, Игнат, с такой женой ровно на печи жаркой спать, — притворно вздохнул Сила.
Боярыня хохотнула:
— Плоха та печь, коли на ней только спать. На ней и варить надобно.
Посмеявшись, ушла на свою половину, а бояре прежний разговор продолжили.
— Ты, Сила, о покое твердил, о каком? — спросил Игнат. — Эвон великий князь из Орды воротился без татар, так, по слухам, в Новгород
— О владимирском посольстве откуда прознал? — поднял брови Стодол.
— Из Ростова ветер принёс. Послы князя Андрея в Ростове привал делали.
— Что же ты, Игнат, немедля князя не уведомил?
— Так о том вчерашнего дня только и прознал.
— Вчерашнего дня и гонца в Москву гнал бы. Ты посадник, должен догадываться, не оставляют великого князя мысли коварные.
— Подл князь Андрей, ох как подл, — согласился Сила. — И когда уймётся?
— Он себя обиженным мнит, Переяславль, вишь, ему не достался, — почесал затылок посадник. — Как тот медведь: зверя дерёт, на весь лес рык слышится.
Дальше разговор не складывался, и Сила засобирался домой, а посадник провёл гостя в верхнюю горницу, куда меньше доносился гомон.
— ...И никто не ведал, когда начался день и когда наступила ночь, — говорил сказитель.
Схватили его татары и пригнали в Сарай на подсобные работы, строить ханский дворец. Темень окутала город и реку. Уставшие мастера хлебали жидкую кашу и слушали сказителя, а тот говорил нараспев:
— ...И дым и огонь сжирали всё... И звери разбегались в страхе невесть куда, а птицы не могли передохнуть и летали в небе, пока не падали замертво... От хохота и воя ордынского стыла в жилах кровь.
— Страхота-то какая-а, — выдохнул один из камнетёсов.
— А когда они нас волокли в Сарай, аль не такое ли творилось? — спросил Саватий.
— Так-то так, — согласились мастеровые. — Ужли воли навек лишились?
Саватий кинул резко:
— Как кто, а я бегу. Лучше смерть от сабли татарина, нежели доля рабская.
Камнетёсы замолчали надолго. Взошла луна, и в небе зажглись редкие звёзды. Один из каменщиков спросил удивлённо:
— Здесь и звёзды не такие, как у нас. Эвон, крупные, а у нас небо словно просом усеяно.
— Ить верно приметил.
— В такую бы ночь да не на чужбине, а дома, с девкой на опушке миловаться.
Завздыхали. Кто-то закашлял надрывно, болезненно.
— Чего возалкал, забудь о том.
Вскорости караульные принялись загонять мастеровых в поруб, а Саватий, пока кашицу хлебал, по сторонам поглядывал, примерялся, коли бежать удастся, в какую сторону ему податься...
Редким гостем Олекса дома, всё больше в дружине. То с поручением ушлют, то в карауле стоит либо в дозор ускачет. Да и мало ли ещё какие заботы у княжьего воина.
Дарья попрекала:
— Что за муж, коли не токмо тело, образ забыла. Прежде хоть на ночёвку появлялся, а ноне и спит чаще в дороге...
Марьюшка росла, уже первые шаги пробовала делать, Олекса посмеивался:
— Наша Марья скоро заневестится.
Но ещё много воды унесёт Москва-река и немало лет тому минет...
А в то самое время, когда в домике Дарьи и Олексы качалась в зыбке Марьюшка, в степной юрте мурзы Четы рос внук, и тоже Чета. Седьмую зиму встречал он. От лютых морозов с ветром укрывался тёплыми овчинами, а весной с утра и до первых звёзд проводил с табунщиками.
С высоты седла любовался Чета степью, пил её чистый, настоянный на первых травах воздух и оттого рос здоровым и не знающим страха. Он мог с камчой в руке преследовать волчью стаю или нестись наперерез испуганному косяку.
Знал Чета — минет день, следующий будет подобен первому. И так до той поры, пока не станет он воином...
Всё представлял себе маленький Чета: и как, занеся саблю, скачет на врага, и как горят покорённые города и молят о пощаде люди. Одного не ведал, что настанет час, когда судьба сведёт его с урусской девицей Марьей...
И сказал князю Андрею боярин Ерёма:
— Смирись, княже, не то ныне время, чтоб противу себя князей восстанавливать.
— К чему взываешь? — удивился великий князь. — Неужели слышу голос любимого боярина, советника?
— Затаись, княже, до поры, и твоё время придёт. Даст Тохта воинов, и ты с ними подомнёшь удельников.
— Ныне не дал, отчего же вдругорядь пошлёт?
— Как не даст, егда Даниил силу набирает. Хан такому князю завсегда на горло наступит. Только ты, княже, намекни, Москва-де ноне Коломну подмяла, Переяславль на себя приняла, а теперь князь Московский вокруг Можайска петли вьёт. Ужли откажется Тохта осадить Даниилкину прыть?
Разговор этот князь и боярин вели сразу, как Ерёма воротился из Новгорода.
Услышав приговор веча, князь взбеленился:
— У Новгорода память короткая, запамятовали, как я прошлым летом землицу карельскую им отвоевал? Ужо погодим, когда почнут их свей сызнова щипать, поклонятся мне. А в Орду отправимся зимой, по санному пути, враз после полюдья.
— Ещё и снегом не запахло, а баскаки уже наизготове, прежде времени заявились.
— Хватка у них волчья. Особливо теперь, когда хан сбор дани на откуп отдал.
Ерёма поддакнул:
— За баскаками не поспеешь. Князь со смерда десятину берёт, а баскак — сколь загребёт.
Князь Андрей Александрович по палате прошёлся, у оконца постоял, послушал, как шумит дождь по тесовой крыше. Заметил, сокрушаясь:
— Зарядили, льют месяц целый.
— И похолодало.
— Пора печи топить.
— В лесу развезло, бабы и грибов не набрали.
— Ударят морозы, послать за ягодой.
— С мороза морошка сладка. Пироги знатные. А уж до чего наливка духмяна!